(Русский) О Сенчине, Сечине и…

Disculpa, pero esta entrada está disponible sólo en Ruso. For the sake of viewer convenience, the content is shown below in the alternative language. You may click the link to switch the active language.

«ХАО СТИ» – книга экспериментальная. В ней отсутствует хронологическая последовательность, а тематические структуры возникают на страницах иногда случайным образом. Как ты составлял своё «избранное», почему именно так содержание выстроилось?

– Книга стихов эта начала у меня придумываться структурно одновременно с вызреванием идеи романа, на маленькой кухне томского Академгородка в 2012-м. Собрать по такому принципу книгу из уже написанных давно и недавно стихов оказалось гораздо проще (что ясно), чем реализовывать в романе идею – роман-эшелон в работе ещё. Она, идея, в принципе, лишь подчёркивает теорию относительности – но на материале хронологии и социологии. Не секунды властны над людьми, а люди сами своими сообществами, идейными направлениями преобразования мира, сплачиваются во Время – и внутри этого Времени (например, советского) работает уже иная, чем прежде или после дисциплина, законы сосуществования людей, взаимные ожидания их в области достижений, Госплана и т.д. Меняется хроно-логика, ожидания от времени, а точнее от людей. В общем, если немного из романа проболтаться –  надо только чётко вспомнить и вдуматься в заголовок телепередачи «Время, события, люди» и правильно расставить в нём, как в математической формуле, знаки сложения и равенства. Стихи, весьма различные по звучанию, даже по длине строк – словно раскручены в нейтронной центрифуге и сочленяются неожиданным на первый взгляд образом. Увы, все мои теперь четыре за почти 20 лет в литературе книги стихов – экспериментальные, оттого и неизвестные, непереиздаваемые, являются и арт-объектами помимо текстового содержания (вторая, «Револ материал поэмы Дом», например, после каламбура Николая Байтова, имеет кличку «книжки жопами срослись») – хотя эта, последняя и наиболее приблизилась к «избранному», по сути.

Дима, ты теоретик и практик радикального реализма, который можно трактовать, как изображение и действия жизни, отражаемые художественно с максимальной правдой. Как в этом смысле дополняет друг друга поэзия и проза? «Поэма столицы» становится самым большим в мире верлибром?

– Удивительным образом тут угадана тобой, одним из внимательнейших читателей, ещё не опубликованная часть «Поэмы Столицы» – она ведь и начиналась до редактуры как верлибр. Тут отразился как раз максимализм радреала на старте. Но товарищ Кукушкин, мастер редакторского дела из ОГИ, сумел мне мягко объяснить, почему верлибр на старте не подходит, что надо читателя немного и пожалеть. Так самое начало Поэмы ушло в «загон». Я думал сперва вместе с редактором, что навсегда, но после публикации первого тома ощутил – да и сами события, постигшие героев Поэмы, подсказали, требовали, – что нужен второй том. А там всё и срастётся – каким структурно образом – пока скрою, однако обещаю тут не только содержательные открытия. Болотная 2011-12 с самого начала, какая мной анонсировалась и потом до меня доносилась (пунктирно в то время мелькал меж Томском и Москвой), вырастающее из неё «Дело Удальцова-Развозжаева», ну и личное тогдашнее, а это уже отцовство – всё будет в 4-й части (второй половине второго тома). Для меня эта книга (или теперь – книги, – хотя, конечно же, это одна бесконечная поэма) становится чем-то пугающе сверхчеловеческим теперь. Не в ницшеанском смысле – а вот как всё охватить, от маятника Фуко в Ленинграде, который помню ярко (потом, в 1983-м его сняли, уничтожили научный уникум, ну и постигло собор православное возрождение позже) до постболотной реакции, стагнации?.. Как срастить проникнутый личным, эгоистичным лиризмом и эротизмом старт-верлибр и прозу «нулевых-десятых», все эти громы площадей, новостные блоки, сидение в Мосгорсуде летнее, возле товарищей в наручниках? Если и бывают сверхзадачи – то тут они точно живут. Была бы цель, а в Поэме она всегда царствует и светит – Столица. Всё сильнее и быстрее меняющаяся, самоё это движение уличных и стенных перемен делающая содержанием, но и причины перемен высвечивающая площадные… Не скрою – тема времени, тоже в неожиданно-радикальном, социальном таком толковании, в другом, который раньше выйдет, романе у меня встающая выше прочих, пронизывает обе части второго тома Поэмы. Вышло примерно такое деление: там, где больше хронологии (спорадический дневник Второй части), Поэма – о пространстве, а вот где как раз хронология нарушена и сбивчиво заверчена куда масштабнее, чем в «Хаостях», тут Время в центре внимания-понимания. Хроно-логика исследуется не как данность, а как проблема общественного, идеологического выбора, то есть иногда и как опровержение «априорной» хронологии. Такие объёмы, конечно, надо оправдывать креативом – надеюсь, оба «кирпича» Поэмы срастутся и будут не одному мне ясны, а даже строительно-общественно пригодны как социальная аналитика…

В твоей поэзии сочетается интимная и гражданская лирика с актуальной журналистикой. Бывает, что стихи рвутся с клубных площадок на музыкальную сцену. Давно ли ты слушаешь и создаёшь «музыку революции», как она на тебя влияет?

– Легче всего тут кивнуть на время и общество – мол, куда оно, туда и я. Рок-музыка для меня началась практически одновременно с перестройкой, как-то всё для возраста логично возникло. Сперва воровали кассеты у старшеклассников в школе, слушали этот англоязычный металл, потом сам заиграл. Но вот что касается именно этих акцентов – интимного и гражданского, – тут сложно ответить. Журнализм был (до того, как я сбежал из психологии в журналистику) уже, например, в песне «Власть вещей», в ряде песен прежне-школьного «Отхода» – в том периоде, когда я рулил и пел, а этот период пришёлся на конец 90- и начало 00-х как раз. Это уже была музыка революции – но взятая с рекламных баннеров, со стен, опять же. Описательная, не констатирующая часть. Вышел как раз уже к 2002-му году «Сборник радикальной альтернативной музыки», куда именно отходовская версия «Власти вещей» вошла, хотя были уже и исполнения её Эшелоном, с другим, мощным вокалом. Где-то там и переход – от личных наблюдений к общественным телодвижениям. Слушать и группу «Музыка революции», например, я стал тогда же – на рубеже веков. Навёрстывал упущенное, подхватывал ритмы, уже бившиеся, но за «качественным» саундом западной альтернативы не расслышанные. Тогда многое что ворвалось в наш эфир – давали кассеты наши товарищи по СКМ, АКМ. Завидовал – ещё как! – «Красным звёздам», которые в гнилом 1996-м писали в Белоруссии такие восхитительные, духоподъёмные песни, орали правду «рабам и рабовладельцам»… Но завидовал я деятельно. Выглядело это так: включаю свой примоченный «Вошборн» в домашний комбик «Родина», зимняя ночь отражает меня в балконной двери, и начинаю риф «Нашего марша» (на басу). Песни в пустоту двора – но с предчувствием-воображением будущих залов, митингов. Я сильно его переделал, селивановский марш Маяковского по аранжировке – но был уверен, что именно так, альтернативнее, брейкбитовее она и должна звучать. Баранов сперва не одобрил этого медленного подхода – но в итоге версия «Панфиловцев» забылась, а играли мы и пел уже он, а не я, именно эту. В «Горбушке» 2003-го, например. А музыку такую слушаю – всегда. Вот недавно открыл для себя наших братьев – «Синдром внезапной смерти». Клёвые парни, крепко вцепившиеся в светскую почву там, где уже всё советское запрещено… Хороший, тяжёлый саунд – правдивая, без эстетства манера игры. В общем, как я подозреваю, лет через десять слушать будут не за саунд, а вот именно за трезвость понимания того, что происходило в такие же лихие, но уже с нашей стороны боевые нулевые… Именно музыку революции, пусть и подвальной, затаённой – но уж никак не радийное мумиё это, «всё не так уж важно» это причавкивающее и самодовольное…

Известно пророчество Владимира Маяковского, который немного опередил время. Он утверждал, что «в терновом венке революции идёт шестнадцатый год». А ты не пробовал что-то себе загадывать в стихах? Что сбывалось?

– Пробовал – но тут я не склонен впадать уж в губановщину откровенную, и только проклинать да пророчествовать, не те времена, хотя по-своему и апокалиптические. Но тут уже не чуму пророчить на все дома надо, а, наоборот, разыскивать точку сборки. Да, есть пара фраз «про рок», без дат, например «и когда заворочаются глыбы глупой государственности, я буду первым…» Впрочем, и это – обращение, а вовсе не программирование. Это агитация, по сути. Глыбы начинать сдвигать надо словом, личным страданием да классовым анализом, это самое тяжёлое, а присоединиться к уличным событиям, когда поддадутся глыбы – уже дело финальное. Сбывалось, скорее, не политическое, а личное. Причём сбывалось забавно: вплоть до цвета волос всё сходилось. Написал, к примеру, в 2006-м:

…Шаги считает: и мои,

и признак новых отмечает,

но на вопрос не отвечает –

когда и где  чьи они?

В итоге та, которая бросила, и которая читала первой, отчего-то решила, что я пишу уже о какой-то конкретной новой спутнице… Однако ждать пришлось год, но не зря. И 2007-й завершался ярко, рыжеволосо, жарко – всегда меня спасает рыжий призрак ранней Лили из самого глубокого личного отчаяния, когда уже, кажется, как Маяковскому в апреле 1930-го, окончательные кранты, тут возникает рыжая надежда и вскоре спасение, и новое пространство, от личного – до городского… Была, например, странная строка, родившаяся во время хождений по Киеву в одиночестве, про зеленоглазую весну. Банальная, наверное, строка – но! В итоге она вернулась-обернулась реальностью, но вовсе не там, куда была приписана изначально, а там, где родилась. И рыжий «свет в конце тоннеля». Так было с персонажем Нибби из 3-й части «Поэмы Столицы», который вскоре со столицей, а не со мной слился, но так было и потом. Я внимательно смотрю сны, там иногда что-то проглядывает из настолько явных ожиданий, что они материализуются – это нельзя считать предсказанием, это именно личное, умноженное на действительность, на время. И там уж разворачивается-изворачивается, иногда возвращая прежние цвета и ожидания – ведь не так уж и много этих цветовых полей на условном циферблате-центрифуге…

В современной русской литературе два лагеря – либералы и патриоты. Хотя внутри этих лагерей есть масса групп. Либералы прибегают к новшествам в языке, стилистике. Мне показалась, что новизна и тебе не чужда. Можно ли в таком случае в шутку назвать тебя коммунистическим либералом?

– Тут сложно эдак ретроспективно классифицировать-политизировать авангард, тут – это в 21-м веке. Можно считать бурей постмодернизма девяностые и видеть в них один либерализм, как подкладку и стилистических новшеств, но у меня с недавних пор складывается иное наклонение, понимание… На самом деле либерализм девяностых – никакой не авангард и не законодатель мод, а глубочайшая реакция, куда хуже монархизма и прочих частностей социального регресса. Либерализм этот в плане идеологии есть махровый идеализм, отказ от  материалистического понимания истории. Да-да – вот на этом отказе и выросли «диковины реставрации», старые-новые храмы и прочие прелести ельци-путинизма, который многие с нулевых считают государственничеством. Имеется близорукость тут частенько – ибо деление на патриотов и либералов сейчас, а не в конце 90-х и начале нулевых, до всенародного «надувания последнего выдоха ПЖ» (Путина), – неактуально. Вопрос встаёт остро: а какой именно России ты патриот. Если России абстрактной (ага, идеалистской, без базиса, а вообще – все эти берёзки, литературки и прочие второстепенные «беспочвенности» с точки зрения диамата) – то ты неизбежный путинист. Пересаживай свои берёзки на буржуйскую почву и любуйся – им-то ничего не будет. А вот пустыням, каспиям и аралам отпавших республик – будет. Ведь – нерусские они. Тебе власть не враг, а капиталист – попечитель. Для тебя действительное – разумно, терпимо, приемлемо. И это доказал Проханов, а за ним и подмастерья – Прилепин и примкнувший к нему мой товарищ-застрельщик новой волны реализма Шаргунов. Кто не разбирается в социально-экономической подоплёке России нынешней, кто от неё отворачивается – становится соучастником воровства. Воровства социалистического будущего (и прошлого – поскольку пропаганда его именно скрадывает, затушевывает, навязывая образ «России вечной», реакционеры-мракобесы вроде Мамлеева тут всё давно уже спели). Если оппозиция сводится к духовному, она сливается с тем, чему оппозиционировала – базис сильнее, материальное полоняет и буквально берёт на содержание, ибо оно в руках власти. Режим силовигархии (путинский) давно и работает не на антисоветчине первого образца, хотя и с её вкраплениями, а на прохановской схеме вселюбия – захоранивает прах очередных Романовых под звуки советских маршей, под шумок 9 мая. Вибрион «примирения и согласия» работает, заражает массы в угоду правящему классу, а враг его – только враг идеологически прочувствовавший своё бытие как неизбежную борьбу за СССР, как войну с выросшим за девяностые правящим классом до полного его уничтожения. И тут надо слишком многое для ай-кью современных литераторов удерживать. Уметь быстро решать задачки реальности: так что такое либерализм в условиях позднего СССР, контрреволюционный то есть? Это отрыв идеи прогресса от его социалистического обеспечения, от коллективно-распределённой ответственности, от кооперации в широком смысле. Подрыв и делёж базиса в угоду идеалистской трактовке социального прогресса («как на Западе»). В итоге – мгновенный классовый разрыв, шоковая терапия, проводимая над трупом советского общества и расчленёнка Беловежья. «Нам нужно вырастить национальную буржуазию: как сама наестся, так и прокормит всю страну!» – твердили гайдаровские теоретики 90-х, сами ею и ставшие, поделившие соцсобственность меж собою. Результат деления на частную собственность социализма – отражение уже на карте СССР, – демографический провал, отпадение республик, неофеодализм в среднеазиатских республиках, реставрация дореволюционных общественных отношений. А всё ведь в одной подлой идеалистской мечте это умещалось будущее: в кулуарном-элитарном  опровержении того, что свободы не мыслимы в СССР без их коллективно-трудового обеспечения. Дура-интеллигенция, все эти мэнээсы из массовки у БД 1991-го, увидевшая в советском ванном зеркале средний класс и наслушавшаяся межрегионцев-либерал-реформаторов – захотела свобод и комфорта отдельно от пролетариата, поверила в отдельное бытие. А оно возможно только как паразитарное и угнетающее в таком случае, как комфорт за чей-то счёт – это не где-то за океаном, это здесь всё родилось, на кухнях. А из кухонь – сразу в комсомольские банки, загранки, офшоры и Лондоны (рецензирую сейчас стёбную пьесу Глеба Нагорного про Абрамовича). Вот такой был реакционный, а вовсе не авангардный смысл либерализма на старте. Оторвать идеалы от базиса! Поскольку коммунистический идеал давно претерпевал перестроечные поправки, то его оказалось легко и вовсе выбросить, оставив бесхозным социалистический базис для дальнейшей приватизации. При социальном регрессе роль авангарда занимает арьергард, классы, почти добитые в СССР становятся передовыми, преступники – «лучшими людьми России» (копирайт Мединского), фарцовщики – «удачливыми предпринимателями» (джингл на Радио России), вчерашние военные преступники – идолами национальной идентичности (ОУН-УПА). Монархизм в РФ пришёл потом, как попытка опереться на ценность государства с учётом социально-экономически «отмотанного» (проигранного) времени. Да, эта подтанцовка – ничтожная как политическая сила, – имелась и в 1991-м, и газета «Русские против СССР» издавалась. Все эти кости крыловы, «памятные» васильевы, баркашовы, ряженые и невероятные. Это регрессивное и отстойное имело ничтожные масштабы – однако после контрреволюции обрело спрос как обманное оправдание прозябания трудящихся. И, конечно же, РПЦ – наряду со всеми религиями, берущими реванш на постсоветском пространстве. Собственно, это я из файла роман-эшелона к тебе перескочил – так что жар оттуда, из той «печи»… Да, меня можно после договорённости о понятиях назвать коммунистическим либералом – я за свободы, за прогресс и комфорт, но не в классовом (имущественном) отрыве от трудовых низов, а только вместе с ними. Образ коммуны у Маяковского вспоминается – по-отдельности, всякими там «русскими мирками» это будущее не измерить. Свобода может быть разрушительницей государства (пролетарского), но может стать и могильщицей сырьевой империи, если вселится в умы тех, у кого свободы украли, а точнее приватизировали в виде доли социалистической собственности. Та самая национальная (компрадорская – она же, у нас тут всё рядом, как и монархист с либералом, зачастую в одном лице, как у Игоря Чубайса) буржуазия – должна вернуть всё украденное, все нефтепроводы и заводы, что когда-то взяла как «эффективный собственник». Причём вернуть надо не одним русским – а всем советским, включая Украину. Говоря же конкретно о моём общении с либералами в литературе – да, начинал я в «Вавилоне» и как только «покраснел», то и вылетел, на второй же книге (а шли у меня они ежегодно на старте). Дима Кузьмин вполне принимал в своём салоне «Авторник» системного анархиста Цветкова-мл, а вот революционный коммунист казался ему атавизмом – на его хронологической шкале. Точно так же, как их либеральный авангард, грустный матюшок и вздохи наблюдаемого регресса – мне казались заслуженно арьергардом, потому и ушёл к новым реалистам (коих ещё не было как течения – заодно и поддал жару в теории, но что-то как отца-сооснователя меня старательно прячут мои топовые товарищи: резок на оценки, радикал я).

В своей публицистике ты делаешь вывод, что концепция Русского мира способствует сепаратистским движениям на территории Союза и это неприемлемо. Лучше всего, на твой взгляд, земли скрепит возвращение СССР. Но выполнима ли задача? Капитализм, подобно гидре или спруту опутал с головы до ног миллионы товарищей

– А чем же ещё может являться концепция, нарисованная на коленке ещё диссидентами? Она и сработала изначально как таран в вопросе упразднения СССР, о чём говорил выше. «Бить Лениным по Сталину, Плехановым по Ленину» – так работали ещё шестидесятники-диссиденты, и своего добились. Удар же дореволюционным (и это – главное) «русским миром» по СССР – разбрасывает прежнее интернациональное целое с неизбежностью. Бери, новый бай, новый царь, туркменбаши, нурсултан – каждый свой мирок, наполняй его национальными сказочками, заселяй избушку. Если уж о сказках – теремок СССР тогда оказался тесен, когда национальное самомнение вздулось на перестроечных дрожжах. Поддуть сюда гулаговским ветерком «невиннорепрессированных» – и дело сделано. А во имя чего ютились, во имя чего сражались и делились последним? Если коммунизм недостижим и суть миф – давайте назад крутанём, отступим в окоп капитализма, расселимся по национальным квартирам. Вот и Карабах, и Прибалтика – мгновенно, пятилетки горбачёвской не прошло, а всё посыпалось. Ещё орали кретины – мол, нету русской республики, хотим РСФСР особый статус. На этих дрожжах и взошёл Ельцин с его виртуальной компартией РСФСР – а где двоевластие, там и двоемыслие. И классовое содержание контрреволюции чёткое – кулацкий сын мстит за родителя и «насильственную коллективизацию», а сколько таких было! Ну, получили русскую республику, мало не показалось?! Зато какой великолепный, лубочный русский мир вырос на обрубках всесоюзной, обессилившей без кооперации индустрии – сколько храмов и избушек! Какой очаровательный, прямо по Троцкому, с вязью и разудалым купечеством (новыми русскими) сырьевой империализм! И не земли надо скреплять, а людей – вот главное. Скреплять тем, что с рождения для них едино – их социалистическими правам, их социалистическая собственность, единственно фундирующая национальное равенство. Да, задача сложнейшая – ударить в самый центр, в самую суть идеалистского реванша, в котором предусмотрено множество мирков, но один хозяин, правящий класс силовигархии путинской, с их миллиардными «зарплатами» в Роснефти и Газпроме. Всё на глазах изумлённых деградирующих республик – гастарбайтер с Украины или из Узбекистана или Дальнего Востока является в Москву за «милостыней», хотя ему нефть и газ принадлежат точно так же, как Сечину или Миллеру. Капитализм – тот ещё спрут, но рубит его щупальца марксизм-ленинизм в умелых руках, рубит вместе с обманками «русского мира» и придворных патриотизмиков! Не даром именно Левого Фронта координаторы, владеющие этой теорией, отдуваются в тюрьме за всех «болотных вольнодумцев», омрачивших инаугурацию главнейшего силовигарха.

К настоящему времени вопрос. Что интересного тебе довелось прочесть в январе-феврале 2015? К чему движется основной поток литературы?

– На мой взгляд, по сравнению с серединой и концом даже нулевых – явный спад. Общественное ведь неизбежно отражается в литературе. Сперва – мелким реваншем постмодернизма во втором поколении (Елизаров), затем и полнейшим мазохизмом («Русским» – Лидского), это если судить по премиальным вспышкам. Читаю, как всегда запоздало-отлежАло – «Машу Регину» изячного  Левенталя по совету Романа Богословского, которого Левый Фронт наградил в прошлом году. Написано вкусно, но сбивчиво – всё-таки это не «Русская красавица», если искать ближайшие аналоги. Это, скорее, умный и убедительный, но унисекс, а не чарующая романная «смена пола». Читаю, конечно, Сенчина потихоньку недочитанные прежде, подаренные товарищу на день рождения в лучшем переплёте «Московские тени», что Роман надписал Удальцову, а Стася (жена) всё не может ему передать. Читаю как строгий рецензент-в-самоволке (это всё именно зимой закуплено с перспективой на дочитку в электричках летом) Улья Нову (вот как раз случай безусловно-либеральной закваски, но хорошего женского письма с претензией на откровенность, правда, тут ей Анну Козлову не затмить), и совсем уж лениво, чтоб потом за пару дней дочитать, начал Бегбедера «Каникулы в коме», а «Идеаль» таки даже зимой умудрился прочесть быстро. Скорее, разочаровался, хотя и поулыбался, посмеялся от солнечного сплетения раза четыре, что уже для книги такого формата хорошо. Но несёт Бегбедер об СССР столь несусветную антисоветчину, что и комментировать нереально – вот где обнаружился отстойник «прогрессивных» оценок ГУЛАГа и т.д. Искренне жалею в его лице интеллектуальную элиту Европы – слона-то он и не заметил, хотя некоторые части современной суетной русской женской души – смог. Уэльбек, конечно, пишет куда глубже, ярче и интереснее («Карта и территория»). Тут, пожалуй, пропорциональное сходство с дробью Сорокин/Пелевин (которых Бегбедер единственно замечает из современников, это – к предыдущему вопросу о либералах в литературе, «рыбак – рыбака»…).

Знаю, что ты официально работаешь в «Литературной России». Как ты со своими радикальными взглядами вошёл в коллектив? Как газета воздействует на тебя и как ты на неё? И какова роль «ЛитРо» в контексте еженедельной периодики в сравнении с «Книжным обозрением», «Экслибрисом»

– Очень хорошо сидится и пишется на стуле Романа Сенчина. Вошёл я в кризисный период, под новый год, практически по авралу, когда Романа вынесла премиальная волна, некий политический диссонанс опубликованного в газете и позиции недавно его наградивших сил. Поскольку волею моего бывшего друга и героя проз Историка (повесть «Наш Собутыльник») впервые заглянул сюда и начал сотрудничать в 2010-м, то вжился легко – у нас полнейшая демократия, хотя политиканство и не приветствуется (точнее – всегда требует противовеса). Воздействовать газета начала гораздо раньше – особенно во время пребывания в Томске, она серьёзно форматировала творческие планы, быт, давала направление в общении с сибирскими писателями. Только благодаря «ЛР» я сдружился с Борисом Климычевым – увы, ныне уже покойным, он успел передать мне свой архив на дисках. Очень много неопубликованного у этого «приёмного отца новых реалистов», как я его окрестил, а он и не сопротивлялся, хотя был уже за восьмидесятилетней отметкой. Дед, скорее… Если почитать «Странные приключения скромного томича», о его строевых 1950-х (!) – в них узнаётся молодое дыхание нулевых, и это настоящее чудо. Там даже сленг этот забавный и повсеместный, а не только стиляжно-московский – «бораться»… В его писательской квартире я вдохнул какого-то сугубо творческого безмятежного времени, не изъедаемого старением. Печатал он на компьютере, метко бил коротким предложением, живописал Томск даже дореволюционный, а его искромётно-перестроечный «Поцелуй Даздрапермы», изданный условным тиражом на деньги друга, я бы рекомендовал переиздать самым матёрым акулам-книгоделам. А ведь у него воровал строчки сам Евтушенко! И с Арсением Тарковским успел томский живчик пообщаться там, в Средней Азии… По разу встречался и с завзятыми, но талантливыми антисоветчиками: Вадимом Макшеевым и Василием Афониным. Проза Афонина о послевоенном быте раскулаченных ссыльно-поселенцев, обросших хозяйствами и Сталина именовавших «нашим царём усатым» – колоритна, хотя автор и вынужден издавать её за свой счёт, но как сибирский деревенщик он, безусловно, состоялся. Роль «ЛР» среди «литаналитики» – уникальна, поскольку все прочие либо боятся обидеть суждением кремлёвских спонсоров («День литературы»), либо отчаянно, одиноко либеральны в самом отборе рецензируемого (тут уж догадались, кто).

Это спрашиваю у всех: как выйти из гражданской войны на Украине с меньшими потерями? Какой ценой можно восстановить дружбу народов – русского и украинского?

– Ну, дружба не восстанавливается извне, очевидно. Она никуда не девалась и живёт поверх конфликтов буржуйских, говорю на собственном опыте, сам недавно из Киева, вдохнул там весны… Другое дело, что эта дружба и нерушимость Союза именно в общественных связях, зачастую кровных (я сам ведь, помнишь, на четвертушку украинец по отцу) – бессильна остановить войну, поскольку не имеет политического представительства. Нет некоего Интернационала (любого по счёту), который бы диктовал местным царькам волю народов – воевать или нет. Народы управляемы рычагами пиара – а властям не нужно какого-то порыва и массовости, им достаточно призыва (на Украине) в ВСУ, а в РФ – желания оппозиции наконец-то пострелять. Я бы остановил войну точечными ракетными ударами по правительствам обеих сторон – но беда-то в том, что буржуазность не заканчивается за стенами Кремля, а на Украине наберётся достаточно коломойских, чтобы продолжать воевать руками трудового народа. И в РФ правящий класс всегда выберет себе нового пиночетика, чтобы охранял социальную иерархию созданным ещё в СССР оружием и всё новыми законами. Факт, однако, и в том, что Первая мировая воспитала такой пролетарский интернационализм и желание брататься в окопах, что хватило почти на век конвергенции континентов. Это вселяет оптимизм! Стравливая бывшие союзные республики, буржуазия всё чётче высвечивает себя как лишнее звено – уже преступное звено. Пресловутая Новороссия оказалась не нужна ни Путину (зря мои коллеги по новреалистическому цеху подпевали – да теперь-то из подпевок имён не выкинешь), ни Киеву с его национальным аутизмом. Значит, ей один путь, стать самой собой – и однажды накопленное оружие повернуть против обеих буржуазий, стать истинно советской землёй, откуда начнётся красная реконкиста и восстановление СССР. Кстати, если б такого анклава не было, такого магнита для вооружений – его стоило бы выдумать революционным коммунистам, необольшевикам, чтобы осуществить ленинскую идею воевать против европейских буржуев их же оружием. Ну, а кто главный европеец на постсоветском пространстве – с царских времён памятно, и кто двое его союзников – но и эта проблема решаема, советский народ и армия будут едины…

Вопросы задавал Александр Мухарев

Share This: