Как было упомянуто от второго лица в предыдущем автобиографическом сочинении о группе 2005-го года, период клубных выступлений Отхода, 1998-2000, подытожился альбомом. Таков был бартер: я играю в качестве басиста в Безумном Пьеро, а вокалист/гитарист оного Алексей Просвирнин помогает с отходовским альбомом. Уроженец Смоленска Просвирнин работал тогда на радио ВВС хорошо оплачиваемым (баксами) звукорежиссёром, пару раз я был в этой небольшой студии, расположенной близ станции метро «Фрунзенская», но ещё ближе — к бункеру НБП…
Процесс записи альбома выглядел странновато. Как бы в двух эпохах одновременно свершался он: в лентопротяжной и компьютерной. В те года мы начали читать рок-музыкальные журналы (InOut, Rock City, Music Box и др. пр.), и в целом клубная культура второй половины 90-х, конечно, повысила уровень наших знаний о звукоизвлечении и звукозаписи. В тот экономически и культурно амбивалентный период (дармовой приватизации и расцвета коммерческого русского/украинского/белорусского рока на «максидромах», радиостанциях и прочих больших площадках), особенно до августовского дефолта 1998-го, в столице накопилось немало иностранной звуковой техники, а в ноосфере прибавилось информации о том, как её использовать.
Наш барабанщик Мотя (он же — Мот Новиков, прозванный так не даром, ибо щедро тратил все свои заработки на «родные» диски, аудиотехнику, хорошее пиво для всех нас, и на стильный прикид), хоть не хватал звёзд за ударной установкой, но журнальчики о настоящих рок-музыкантах покупал и почитывал, передавая потом нам. В этой субкультуре, снабжённой уже не только самими иностранными гитарами и комбиками, но и «священными текстами», фотографиями классиков — неприкольно стало записываться по-старому, как мы делали у Тоныча на флэту, «в линию» маленького микшерского пульта, воткнутого в его однокассетную деку Pioneer в период 1996-1998.
Впрочем, дека-то как раз в процессе записи осталась, но всё остальное «мы» (в основном я один) стали делать не «в линию». Насмотревшись, как правильно класть микрофон для съёма звука с комбика, — я взялся в подвале на Сухаревке за процесс записи поэтапно. С точки зрения нынешней компьютеризации этого процесса, занимался я почёсыванием правого уха левой рукой через ж… Плюс в этом процессе (тоже отражающий переходность периода) заключался в том, что подвальное репетиционное помещение, перешедшее к нам как бы автоматом от прежнего кружка духовой музыки минфиновского интерната, — было бесплатным и доступным мне, ответственному за рок-репетиции там студенту/аспиранту МГППИ (потом — МГППУ), практически всегда. С комендантом здания Владимиром Ивановичем, в прошлом военным, коренастым и душевным дядькой украинского происхождения — отношения сложились хорошие (немного подпорченные подгоном нашим ему бутылки водки «Смирновъ» по инициативе Антона Николаева из Пьеро — материализация дружеских отношений в виде совместного распития не состоялась, а значит, попахивало это пошлой монетизацией).
И вот, осознав, что Мотя если и в силах, то только играть на концертах, но на записи ценности как ударник не представляет, я приходил в свободные дни (коих было на 4-м курсе и затем в аспирантуре полным-полно), расставлял по стерео-науке «родные» активные микрофоны Sony товарища Мэйдена возле ударной установки Лёши Касьяна (здесь же репетировали мы в составе Безумного Пьеро), потом врубал запись на тонычевском «Пионере» и барабанил. Да, на вкладке в кассету я же написал для солидности, что барабанит Мотя, сиречь другой Дмитрий, Новиков, но это был, чёрт возьми, я. Не скажу, что горжусь этой ипостасью, но по крайней мере все нужные, на концертах и репах нами обкатанные фишечки, а так же акустическую атмосферу «подвальщины» я передал зачотно.
Самое смешное (а для Просвирнина — совсем не смешное), что потом всё это барабанное «искусство» на кассете приезжало домой к Лёше на «Водный стадион», с деки сгружалось в его компьютер, где оказывалось не слишком-то пригодным для совмещения с другими инструментами, которые записывались точно таким же образом (кроме баса — что немного убыстрило и улучшило процесс). Поскольку гитарный комбик Fender Просвирнина оставался в подвале МГППУ, мне было удобно там же записывать («накладывать»!) и ритм-гитару, для чего приглашался Тоныч, надевал наушники, и с моего диктофона получая барабанную партию, начёсывал партии «Власти вещей», «Права на», «Лебединой» и пр.
Однако никто из нас, лохов педальных, не мог учесть факторов скорости вращения плёнки (зависит, в том числе, от толщины катушки), батареек и прочих лентопротяжных издержек! И когда дорожки всех инструментов и микрофонов оказались в «кубэйсе» на Авангардной улице, то есть в компе Лёши, выяснилось, что и барабаны, и гитары Тоныча придётся рубить и подгонять. Впрочем, это Лёша и делал на ВВС вполне профессионально, большого труда сие не составило — разве что дольше становились пивные перекуры у него на кухне (однокомнатная квартира была, конечно, съёмной). В чести было пиво «Бочкарёв» и «Золотая бочка» (второе считалось хуже почему-то: якобы вода для него бралась из скважин питерских неглубоких, конкуренты распускали слухи), а не «Клинское» красное (мне больше красное нравилось) и зелёное, как ранее, в 1997-98…
Кое-что, наученный этой ламмерской практикой, я-таки стал дописывать теперь «в линию» непосредственно у Лёши на Авангардной улице — в частности электрогитару в песне «Л***вь» (ещё и потому что это был «родной» тяжёленький «Фендер»-телекастер Просвирнина). А в одной из лучших песен Минлоса «Музей открыт» — неприкрыто звучит ритм-бокс, который и есть те самые компьютерные барабаны, коих я так метафизически и идеологически боялся, считая что записывать надо ТОЛЬКО живые, подвальные, реальные и т.д. По-моему, получилось вполне гармонично: нежданно тёплое сочетание живой акустической гитары и неживых барабанов не мешает слушать текст, который в песне и есть главное…
Вообще, до финального момента — наложения голоса на «Водном стадионе», — не было монополизма в понимании, кто какую песню будет исполнять. Однозначно написанный по заказу и по событиям личной жизни Тоныча (да и собственная напевала то же самое — знал, о чём писал), «Апрель» отводился ему. Но вот «Музей», «Любовь», сам «Отход» — были под вопросом. Не то, чтоб Минлос их как-то очень хорошо пел или даже декламировал — но он всё же расставлял умные, авторские свои акценты там (порой забывая о нотах вообще). А я… Ну, я некоторым образом выравнивал, сближал кривые попадания в ноты и верной акцентировки — выходило нечто среднее. Без явной вокальной лажи, но и без экстравагантно-минлосовской подачи этого местами бард-рокерского материала.
В итоге, добавив всё на тот же диктофон записанных шумов столицы (метро «Арбатская», сток в Грохольском переулке, шаги по снегу над Самотёкой в Троицком переулке, дожди) в некоторые песни (это было для «кубэйстиария» самое простое) — то в начале, то в серёдке, — я добился звучания альбома как альбома, а не сборника, подобного «Семёрке» (1997). Да, к 1999-му этим занимался практически я один, хотя разок удалось загнать Минлоса прописывать акустику на «Водный стадион»…
«Это мой последний отход» (1)
С первой и самой длительной, ответственной, прощально-титульной песней «Отход» — было тяжелее всего. Писать кусками в таких условиях невозможно. Изначально минлосовская, акустическая, она требовала барабанного «осмысления», аранжировки — что я с грехом пополам в своём окаянном подвальном одиночестве сотворял, изображая из себя целый оркестр (как делал Егор Летов на летних альбомах в период изъятия из Г.О. Рябинова для армейской службы, а Климкина ещё далее). Этот пример заставлял шевелиться — подчас нагромождая и ненужной работы среди нужной (пропись живых барабанов, например). Можно сравнить эту альбомную версию с «Полуотключенными» и увидеть все добавки по сравнению с групповым исполнением её в 1997-м…
В самом начале, в шумовом интро — звучат мои шаги по лестнице, — это путь от входных дверей на самую первую, довоенную ещё, станцию метро «Арбатская» голубой ветки. Можно расслышать и объявление женским голосом следующей станции из остановившегося вагона («Смоленская»).
Лебединая я! (2)
Многажды сыгранная в акустике, эта песня Минлоса, в тексте которой я поучаствовал лишь несколькими правками, конечно, не укладывалась в электрогитарные рамки, но… Обкатывали мы её долго, на клубных и не только клубных выступлениях. Изначально я «приклеил» инструментально-гранжевый проигрыш (коих тогда много выдумывалось в подвале нашем — пришей к любой кобыле хвост), немного под вилянием Alice In Chains написанный (а вот песню сами угадайте!), и получилось довольно-таки заманчиво. Далее, почти как в акустическом исходнике, следует куплет о непутёвой малолетней жизни девушки из интеллигентной семьи, за ним — уже не медленный, а быстрый проигрыш, проакцентированный слэпом (новенький мой Washburn так и звал на подвиги-соревнования с классиками), который на клубных выступлениях давался Моте очень тяжело (простейший брейк с двойным выходом на акцентовую тарелку). Песню почему-то любили все наши интеллигентные и не очень слушатели, хоть её явная стилизация под дворовую бардовщину набивала мне лично оскомину уже первым куплетом.
Минлос её любил как автор, пел с неизменной прищемленной морщинками щёк улыбкой, выходя к финалу на дьявольский сарказм и торжество литературности сюжета (набоковщина это всё, набоковщина!)… У меня получилось спеть потинэйджеристее, но местами и поскромнее. Впрочем, годы спустя — и Тоныч даст свою версию на автотрибьюте «1991», что обогатило этот наш «Расёмон» уже третьим голосовым (более русрокерским) прочтением, а так же феерической под стать сюжету аранжировкой — которую не осилили как замысел сведуны и мастеринг-мастера Abbey Road’a (!), а отечественный «ариец» смог воплотить всё требуемое (впрочем, это тайны продюсерской работы — все вопросы к Тонычу).
Совершённое чувство (3)
Все песни вплоть до «Апреля» — плоды пера Минлоса. И тем не менее я, примерно как на альбоме «Инструкция по выживанию» Г.О. — испытывал ответственный кайф, доводя его творчество до записи, до аранжированного вида. Филипп принимал в этом процессе всё меньше участия — если забежать вперёд на десятилетие, примерно так же вёл себя Иван Баранов на записи «Песен пьющих Солнце»… Между тем, песня-то о его философствующей любви — некоторое личное время, проведённое с Анечкой Смирнитской, надеюсь, нашло в ней если не отражение, то предчувствие…
В итоге эта первая без «дистарЯ» песня — звучит вполне-таки неплохо, а вокал мой (как воспоминание о пении Минлоса) её не сильно портит. Даже некая атмосферность нагулянной нами с Минлосом к тому моменту Москвы там есть — во многом благодаря тому, что писали мы телекастер «Алекса Про» (Просвирнин, как блюдущий имидж профессионал, очень просил не упоминать его как соучастника на этом лажовом с его точки зрения, самопальном альбоме — срок давности снимает эту печать) прямиком в его комп и обрабатывали уже чистый сигнал. Звука хотели добиться как на Пэйдже-Плантовом реминисцентном произведении When the World Was Young (альбом 1998-го, Walking into Clarksdale, которым мы с Минлосом были одинаково сильно впечатлены — ибо он вышел вовремя и в тему).
Улыбнись, Отход! (4)
Самоуничижение — вот типичная для нашей группы эмоция. Никакого намёка на амбиции — на фоне восходящих звёзд русского рока (который словно позабыл своё родство или происхождение из соврока), — у нас не было. «Вшивая интеллигенция» писала и пела своё по принципу поп своё (поп-рок), а чёрт своё (андеграунд). Однако были и у неё, вшивоты нашей центарльно-московской, хиты — написанные вовсе не для радио или популярности, а по требованию друзей. И тут нам стыдиться, самоуничижаться нечего. «Улыбнись, апрель!» (так она изначально называлась) — как раз такая песня. И эта, первая её версия — дорога нам всем особо (вторая — открывает автотрибьют «То, что должно было быть» by 1991). Даже Минлос как автор «костяка» альбома, относился к ней с уважением и интересом, что льстило нам с Тонычем обоим.
Кто знает, по этой песенке «быть может откопают через тысячи лет» и нас… Кстати, «мумия» нас с Минлосом расколола тогда! Я ненавидел и ненавижу такую мерзотную «падонковую» вокальную подачу, ну и всю эту буржуазную ресторанную нарочитость и лозунг Постэпохи «Всё не так уж важно…» — а вот Минлос сразу принял почему-то данную группу, увидел в ней продолжение дерзаний «Аукцыона» и всех буффонадивших соврокеров (типа «АВИА»). Которые мне не нравились категорически (разве что Гарика Сукачёва Минлос не котировал тоже), а ему — в основном были милы. Фёдор Чистяков и его «Ноль» — особливо… Но на данном опусе, конечно, все эти раздоры не отразились — хотя, повторю, запись подвально-компьютерная происходила уже в эпоху максидромов, нашествий, прочих летних «оупэн-эйров» и плодящихся рок-радиостанций, вещающих почти десятилетие (некоторые — то же SNC).
Прямая, как трамвайные рельсы… (5)
Сложно сказать, какой из альбомов Отхода, начиная со второго («То, что должно быть коротким», 1992-95), отражает вполне то коллективное состояние сознания, которое мы нагуливали с Минлосом, начиная ещё со школьных незапамятных, незлопамятных времён… Впервые мы оказались у него дома на Покровке/Чистых прудах довольно для меня случайно — просто пошли из школы пешком, но как-то ближе к Кремлю, незнакомыми для меня путями.
Оказались в Воспитательном проезде (я — впервые в свои шестнадцать), по нему вышли к Солянке, её пересекли, вошли в арку бесконечного серого дома (из неё же можно спуститься в его тогда доступное всем ветрам подземелье, где снимали «Операцию Трест» и где были соляные хранилища), выбрались дворами доходного дома к улице Забелина… И в конце концов где-то за усадьбой Венедиктовых пытаясь пробраться в Колпачный переулок — полезли через высокий металлический забор, что привело к повреждениям школьной формы. Мы осознавали, что только такой путь — чем сложнее, тем правильнее, — ведёт к творческому взаимопониманию. А дома у Минлосов ждали меня кассеты «цеппелинов», зашивание формы заботливой мамой Фила и венчающий наш беспутный загул из 91-й школы крепкий индийский чай.
Эта самая азартно-лирическая, вдохновенно-дурическая атмосфера, например, имеется в песне «Рождайте (детей в январе)», спетой на альбоме «Пятнашки» Олей Лавут. Но «Прямая речь», хоть и отсюда же родом, всё же — о другом. В ней есть и элементы ироничного созерцания, даже особенности плохого зрения Минлоса, но есть и исповедальная линия — она и подкупает. Простейшая в плане гармонии, песня легко давалась всем — особенно Ане Смирнитской, однако, наверное, в ней надо было меньше петь, а больше говорить, как это делал автор (ибо с попаданием в ноты было у него потруднее чем у нас с Тонычем).
Наивная молодёжная депрессивность, присутствующая на альбоме с первой песни — тут обретает черты философско-городской лирики. «Жизнь бессмертную нам накаркали пробить как талончик в трамвае тоски«… Одна из лучших песен Филиппа Робертовича, на мой взгляд. Логически завершает первую сторону кассеты — а именно на кассетах альбом распространялся, и вы видите тут фрагменты вкладки в кассету, размножавшейся на ксероксе.
Месяц рождения Филиппа (6)
Знакомые без малого десять лет, часами, в небольшой, с видом во двор, комнате выдумывавшие будущие альбомы, мы, конечно, и дни рождения друг друга отмечали. Но только ДР Минлоса становился продолжением и научного (лингвистического), и творческого процесса — как было в 1997-м на «Полуотключенных». В комнате Филиппа и в большой кухне Минлосов на Чистых прудах 23 июня собирались из года в год замечательные специалисты, — включая научного руководителя Филиппа, отца Антона Николаева. Так и вижу на последнем куплете серый нециклёванный паркет в конструктивистском доме, где имелась ячейка квартиры (№100) Минлосов, и Аню Смирнитскую, и Лену Пукиту (обе брюнетки) — вижу… Вот атмосфера этих, и не только этих, конечно, перипатетических июньских дней и запечатлелась в песне, которую я тайком умыкнул в личный список часто акустически исполняемых (поныне) городских баллад…
Да не всё ли равно? (7)
Нигилизм, в котором обвиняли не наше, а следующее «поколение Пепси» — нашёл тут осмысление вполне критическое, но припрятанное в добротно подогнанных, парадоксующих образах. «Брось горсти рук в поток волос, змею — в аспирин, в ток — кипяток, брось свою трубку в пустые гудки, набей колодцы дорогим табаком…» — вроде бы истерика, но с ловушками в каждом звене, «метод свободных ассоциаций».
Эту песню мы исполнили в 2001-м на разогреве у Г.О. Не уверен, что всё было понятно. Из зала орали «чегевАра, Ленинград давай!». Однако мы-то играли вдохновенно, слаженно, спаянно. Когда удастся перекодировать эту видеозапись из кинотеатра «Восход», обязательно опубликуем на нашем ютьюб-канале.
Так вот: хитрость песни в том, что её вывод это nihil второго порядка. Отрицание отрицания. Формулу пофигизма «Мне всё равно» (Летов называл его матернее и считал наивысшим грехом) Минлос лишает силы продолжением: «чего я хочу». Выходит не нейтральный низменный субъект, ведомый желаниями, а нейтрализующий «полевое» поведение отсутствием мотивации к нему… человек.
«Нужно лишь то, чего недостоин, холодный воздух теперь спокоен, но жирные пятна моих взглядов — так просто не смыть…» — снова вроде бы поток малосвязанных фраз, однако они ведут к тому же выводу. То ли к эскапизму, то ли к схиме… То, что название песни мы записали формулой из логического и математического знаков (перевёрнутая «А» — это «всё», в смысле all, и «равно») — подчёркивает не хаотичность, но серьёзность спетого. Как-никак Филипп — сын математика-теоретика мировой величины.
Вещизм-2000 (8)
Слова «потреблядство» ещё не было в словаре современников. Потом оно даже на обложке одной появилось, однако мы-то в своих стихах изобретали это подсвечивание смысла сами — есть у меня строка в книге стихов того же 2000-го года: «…природа-то — буржуйка, потреблядь». Вот из этой стихии, то есть из наших с Минлосом силлабических стихов, из верлибров (в ту же пору вышли подряд и его стихосборник «Да нет», и моя дебютная книга «Выход в город») — родом и эта песня, пережившая группу и век, в котором родилась.
Она пронизана альтернативой, как нетрудно заметить — но с нашим подвальным колоритом. Мы не выделяли её как-то особо среди прочих, однако на клубных выступлениях играли неизменно. Длинный инструментальный бридж перед последним куплетом только на альбоме стал пространством звучания тогдашних телереклам («о, места для поцелуев!» — реклама «Дирола», кажется). Текст в ней, как не сложно выше заметить на вкладке в кассету — целиком мой. С началом нашей, ещё групповой активности в МРК и с расширением круга общения, песня попала на «Сборник радикальной альтернативной музыки» (СРАМ) вместе с песнями 28 Панфиловцев, Стелы, Анклава (изданный в том числе и на средства рок-коммунаров). Поскольку это был CD-сборник, песня как бы повысилась в ранге, получили на руки мы (Эшелон) сидюшечку в кинотеатре «Киргизия», осенью 2002-го, перед совместным с Г.О. и Адаптацией выступлением.
Самая известная песня с альбома, как ни крути! Как бы перекидывающая мостик в левацкий, уже не отходовский период песнопений (насколько мне известно, песня стала неформальным гимном одной леворадикальной организации — жаль, Дарья Полюдова опять в тюрьме сидит, подтвердить не сможет)…
Город-музей для умных друзей (9)
Если задаться вопросом, велика ли была первичная аудитория, которой Минлос адресовал свои песни, возникнут некоторые лица, но примерно как у Высоцкого — не более семи-десяти. Это и Митя Фокин, его одноклассник (бережно донесший до цифровизации один из предыдущих кассетных альбомов, за что ему — мегареспект), и Лёня Коган, и Захар Мухин, Дима Модель, Фил Крылов, и оба поколения Николаевых, бывавшие у Минлосов… Вообще, этот альбом, хоть и спет мною (кроме «Апреля»), но по контенту — Филиппово творение. Умение друг друга слышать, понимать с полуслова и полуидеи, умение продуктивно спорить — рождало в нашем общении не только соревнование стихами, но и песни. И, кстати, из мировоззренческого спора нашего, спора авторских позиций на страницах флекс-сборника, — родился, манифестировался радикальный реализм (но сейчас явно не о нём).
«В третьем трамвае спокойными пальцами создаю кусочек своего тепла, как Кёртис говорит водитель…» — всё это писалось в комнате Филиппа. Причём процесс часто был коллективным — например, «безнадёжно и убедительно» подсказал я, а Аня Смирнитская одобрила, насколько помню эпизод… Песня, как и «Июнь» запечатлела наши хождения-созерцания, иногда совместные, иногда отдельные — я мог загулять аж за Яузу, к улицам Соколиной горы, оттуда нагрянуть к Минлосу с «Ярпивом», и затем мы работали в сумерках над очередным спорным текстом или мелодикой… Конец девяностых, на заре которых Отход и возник — был благословенным для нас временем.
Чтобы прочувствовать пространство этой песни, нужно и покататься на трамвае вдоль Чистых, и унестись оттуда внезапно к Курской или Красным воротам, за Разгуляй… Музейность столицы осознавалась и запечатлевалась нами наперегонки, и здесь Филипп опережал, живо отражая общие наши ощущения и заодно индивидуальные особенности слабого зрения. «Это смеркается или мне кажется? Темнота втекает как овсяная кашица…»
Гитару акустическую здесь прописывали на Авангардной мы оба (он левую, я правую).
Права не дают, права берут
В одной из зимних коллективных прогулок-хеппенингов (не ради фотосессий — тогда не было такого понятия, — фотики-«мыльницы» как-то сами возникали у нас в руках) Отхода на Ленинским горам, мы приблизились к ярко-призывному, отчаянному монументу, с которого начинается Дворец Пионеров — к Мальчишу-кибальчишу. Рядом с ним не фотографировались, но он сам как-то запечатлелся в нашем дискурсе — и в совместно написанной песне занял своё место.
Песня, как и «Власть вещей» — переходного в политический-митинговый периода. От выступлений с ЗАиБИ и смутного бунта, в песнях делались уже шаги в сторону тоже антибуржуазно-мятежного, но всё же коммунизма — ещё не научного, а смутного, смешанного с советским патриотизмом (в моём случае). В этой песне, например, отражён момент установки при Ельцине двуглавых орлов на Исторический музей (бывший Музей Ленина): «выше двуглавых куриц рубины — пятиконечный свет, Красная площадь сквозит, буржуины…»
Энергия песни — уже не индивидуальная депрессия или бунт, это осознанное движение к коллективности, встреченной нами пока на небольших, но громких акциях анархо-краеведов, о которых рассказано в первой части этого повествования. Была, например, в 1998-м акция, которую я пропустил, а Филипп посетил — посвящённая «Парижской весне», когда условными баррикадами перекрыли улицу Герцена в районе Романова переулка (улицы Грановского) — в ней участвовали наши недавние знакомые. Винник, Асмоловский, Пименов, ЗАиБИ… В общем, по ощущениям вот этой самой забрезжившей коллективности — и создавались такие песни, как «Право на» и «Власть вещей». Последняя перешла в сэтлист Эшелона, звучала в ДК им. Горбунова, но не в этом соль. Она вносила революционный смысл в альтернативную рок-форму на русском языке. В гитарно-басовом плане тут был некий компромисс между «мегадетовщиной» и Tequillajazz (тогда я очень группой был увлечён этой питерской — даже Фёдорову просовывал в закулисье свою книгу «Выход в город», — спасибо, Андрей Некрасов вписал на концерт в «16 тонн»).
От журавлей Бернеса до журавлей Винника
Стих этот красив сам по себе, но написанная Филиппом акустик-гитарная его версия — поставила в альбоме точную точку. Преобладавшие сплин и депрессивность — снимаются качественным, диалектическим переходом, частью перекачиваются в политический драйв, остатком — в лирическое поднебесье испаряются. Понимая по настроению товарищей, что этот альбом — последний, что далее Филипп писать именно песен не будет, я тащил «ОТветный ХОД» (название родом из одноимённого фильма о военных учениях) к его завершению, а пришлось оно на лето 2000-го. Уже я вступил в Союз коммунистической молодёжи в мае, уже как-то тесновато становилось в должности школьного психолога (с осени 1998-го работал в родной 91-й), а материал рок-трудов наших в уходящем веке всё лежал в компе на Авангардной.
И вот, жарким июльским летним днём мы вроде бы всё подогнали и расставили в общей «колбасе» на экране большого монитора Просвирнина. Далее надо было лишь сгрузить альбом на кассету через тонычевского «Пионера», поскольку мастер-тэйп этот мы и планировали тиражировать привычным путём, на двухкассетниках. И вот тут случился «упс». Жёсткий диск поступил с нами жёстко: компьютер взял и отрубился. Знакомый с подобными проблемами хорошо, Алексей диагностировал перегрев. Спокойно вытащил жёсткий диск и понёс его в кухню.
Я был, как легко догадаться, в плохо скрываемой панике: никаких копий, кроме кассетных исходников партий, дорожек гитар и барабанов — не было. На другие электронные носители в собраном виде промежуточных версий мы не сгружали, то есть все два года работы помещались сейчас в широкой ладони Просвирнина. А он, не сомневаясь, что лечение поможет — засунул «хард» в морозильник на часок… Что я передумал за этот час на его кухне, помогал ли мне расслабиться «Бочкарёв» — лучше не спрашивать. Но морозотерапия помогла, и в тот же день мы завершили работу.
Последний, прощальный альбом Отхода увидел свет в виде кассет, но так же был нарезан и на дисках — что продлило его жизнь до формата МР3, в коем он и попал на второй сборник МРК. Если вспомнить мною же спетую советскую песню Марка Бернеса на журавлиную тему с альбома «То, что должно быть коротким» — поражаешься очередной концептуальности. И если в 1995-м петь Бернеса в контексте нашего сбивчивого арт-гранжа было странно, то теперь «Летят» Николая Винника прозвучали вовремя, хорошо, лаконично. Начиная свой путь без Щиголя, как бы во второй версии с осени 1991-го, группа взяла этих символических птиц из чужого творчества, и завершая полёт — остановилась на них же. Раскрытые за эти почти десять лет (декабрь 1990 — июнь 2000) существования Отхода таланты и замыслы поэтов-песенников, — и Щиголя, и Чёрного, и на этом альбоме (как и на «Пятнашках», «Музыке к кинофильму») преимущественно Минлоса, — отзвучали в своей временной спаянности, и вместе с журавлями Винника улетели. Оставили сцену осени века и новым исполнителям, настроениям боевым, уже далёким от андеграунда и нашего извечного пианиссимо.
