Disculpa, pero esta entrada está disponible sólo en Ruso. For the sake of viewer convenience, the content is shown below in the alternative language. You may click the link to switch the active language.
В этих краях, причём не задерживаясь, я был весной 2004-го года, что довольно подробно, репортажно и «атмосферно» описано во второй части «Поэмы столицы». Так готовил МЛФ (Молодёжный левый фронт) регионы к Первомаю: пытались сдружить прогрессивные оппозиционные силы. За рулём нашей агитмашины, своей серебристой праворульной «Тойоты-гну» был Леонид Развозжаев, кстати. Которого ожидает Самара вскорости… Тогда в город мы не заехали, а в Пензе были быстрым транзитом: оставили агитматериалы и рванули дальше по песчано-глиняной жиже.
Комсомольцы и комсомолки «нулевых» впечатлили уже тогда, хоть общались десять минут от силы (им-то и достались далее бразды партейные). В двадцатых, наконец-то, не бегло, а более обстоятельно удалось побывать и там и тут: в Пензе осенью 2020-го, в Самаре сейчас.
Просторы Волги поражали, конечно, и тогда, в районе Малого Ярославца – причём ещё во льдах она была там, откуда мы её видели, но видеть её на скорости из машины или с набережной пешим-неспешным, это всё-таки две большие разницы… Итак, ранним, и поначалу хмуроватым утром 25-го марта я вышел из высокого вагона на самарский вокзал, ожидая по прогнозу дождя и дальнейшей хмари. Но на удивление наше с Григорием Оганезовым, погода решила ослушаться синоптиков (помните на эту тему песню «Наутилуса»?).
Зеркально остеклённый и обтекаемый вокзал напоминает некий новейший термос – может, поэтому тёплая в прямом смысле встреча города (ветерком с Волги) и показалась вполне логичной. Что в термосах обычно сохраняли мы в СССР – в китайских, в основном? Правильно: кофе! Тут-то и сбылась строчка из завершающей наш последний альбом песни «До последней звезды». Признаюсь, писал эту строку я умозрительно – просто памятуя инфраструктурные особенности того района, где муза этой песни гуляла со своим любимым человеком, героем песни (от имени которого она и поётся), а неподалёку от упомянутого строкой выше памятника Ленину есть только одна «Пятёрочка», в новом квартале…
«Лишь в Пятёрочке кофе глотнув», мы с Григорием отправились… Да-да, тут всё как более века назад у большевиков, – заводские краснокирпичные привокзальные кварталы, подпольные типографии, там товарищи и обитают! Разве что теперь они официальные, эти типографии, но их близость к другим индустриальным кварталам говорит о родстве почти историческом и классовом. Ничего не поделаешь: социальный регресс…
Он возвращает всё и вся примерно в ту же дореволюционную точку, из которой надо искать революционный выход на базе опыта большевиков. Порепетировал немного в (на удивление небольшой) комнате, где была отпечатана первая партия наших маек с удивительно качественно, детально проработанной обложкой нового альбома, и мы отправились по ленинским местам, к центру.
Сочетание старинной губернской атмосферы, домов-деревяшек, возле которых имеются колонки (на фоне всего платного – рецидив первого броска в коммунизм) с новостройками десятых и нулевых годов, – рождает разные ассоциации… Есть что-то общее даже с центровым Томском, поскольку так называемое ветхое жильё никто расселять не торопится, и оно хранит вековую терпеливость, атмосферу и смирения, и самообразовательного пробуждения. В Томске в таких домах были подпольные явки большевиков, отбывавших ссылки или уже бежавших из них. Всё здесь – далеко ходить не нужно. Важно присматриваться к мемориальным доскам и названиям улиц, в основном, сохранённым вопреки усилиям декоммунизаторов первого и второго поколения.
Сам салатового цвета деревянный двухэтажный домик, где жил Ильич (и где со советских времён музей-квартира), обращён углом к центру – мне при виде этих высоких окон невысоких двух этажей почему-то вспомнились мысли и впечатления Андрея Вознесенского, изложенные им в «Лонжюмо».
Векам остаются — кому как удастся —
штаны — от одних,
от других — государства.
(…)
Врут, что Ленин был в эмиграции
(Кто вне родины — эмигрант.)
Всю Россию,
речную, горячую,
он носил в себе, как талант!
Настоящие эмигранты
пили в Питере под охраной,
воровали казну галантно,
жрали устрицы и гранаты —
эмигранты!
(…)
В этой кухоньке скромны тумбочки
и, как крылышки у стрекоз,
брезжит воздух над узкой улочкой
Мари-Роз,
было утро, теперь смеркается,
и совсем из других миров
слышен колокол доминиканский
Мари-Роз,
прислоняюсь к прохладной раме,
будто голову мне нажгло,
жизнь вечернюю озираю
через ленинское стекло,
и мне мнится — он где-то спереди,
меж торговок, машин, корзин,
на прозрачном велосипедике
проскользил,
или в том кабачке хохочет,
аплодируя шансонье?
или вспомнил в метро грохочущем
ослепительный свист саней?
(Кстати, упоминаемый выше велосипед – теперь экспонат на Мосфильме, его можно посмотреть и даже втихаря, пока экскурсовод не видит, пощупать)
Памятник молодому Ильичу тут хороший, большой. Но тот, что в Казани и (такой же) у первого Дома пионеров у нас в Огородной слободе, – изображает Ленина помоложе. Здешний, самарский, а точнее – куйбышевский, – это уже опытный адвокат с бородкой, выигравший 14 дел из двадцати. Причём защищал он пролетариев, крестьян – от сословного «правосудия», от буржуазии, от помещиков.
Однако есть в больших памятниках свойство – отдалять в представлении от нас того, кого изображают. Вот то самое весёлое и жизненное, о чём пишет Вознесенский, – оно же трудно воображаемо сейчас? Меж тем Ильич не был чужд ничему человеческому. И, хоть как писала измученная аскезой, экономией на всём в эмиграции, Крупская «слишком верит», а собрания проводит в пивных – правда, из-за малобюджетности, пиво (одну кружку за всё собрание) пил один он, остальные напиток «гренадин» (вроде нашего компота – без напитков бы выгнали), это писал в мемуарах уже Илья Эренбург…
Площадь Куйбышева поражает заезжего позднего москвича – площадь парадов, сопоставимая с харьковской аналогичной площадью. Обе борются за звание самой большой в Европе – правда, за счёт высокого отеля «Харьков» и та площадь кажется побольше. Здесь – памятник Куйбышеву, там – некогда памятник Ленину, роднят пространства. Роднили… Сейчас – не то. Причём в плохом смысле «конгениально»: зэд-эстетика с её едкой угловатой латиницей ничем не отличается от постмайданной. На фоне неё и театр оперы и балета выглядит как-то угрюмее, серее, иноземнее…
Не даром тут была запасная столица во время Великой Отечественной! И обком ВКП(б), под которым бункер Сталина, и вся наличная к началу 1940-х инфраструктура, доказывают, как хорошо был СССР подготовлен к длительному противостоянию с лучшей армией мира. Впрочем, то конечно вопрос больше советского человеческого фактора – советского характера, который был воспитан рабочим классом всего за двадцать лет, а закалялся уже в годы Гражданской. Конечно, находятся поныне рассматривающие историю СССР с враждебных «красным» позиций – но позиции этих политических бомжей зыбки, а судьбы унылы, они даже господам своим не нужны надолго. Вспомним, убеждённого либерала и антисоветчика Никиту Белых, которого из оппозиции (СПС) бессменный президент возвысил в губернаторы – и как, удалось ему Киров разыменовать в Вятку назад? Нет, обломал зубы-то – на возрождении Расеи вместо СССР, на клерикализации и обломал, получая в ресторации на Петровке толстую сумму в евро на храмострой…
Наконец, мы вышли к Волге как бы на высшей ступени города: простор этот не просто завораживает, а привораживает. Казалось бы, река и ещё река (сливающаяся с Самарой), но отчего-то вглядываешься в её даль неотрывно, как будто от неё что-то очень личное твоё зависит, а там, у Жигулёвских гор удастся рассмотреть нечто доселе невиданное… И конечно же пытаешься надышаться простором. Широта примерно как у Днепра в Днепропетровске. Только там – мост и дома по ту сторону (четыре торца жилых домов, образовывавшие некогда фон для «КПСС»), а тут – почти дикая природа, дачные домики в небольшом количестве…
Волга тиха и почти пустынна, но набережная многолюдна в солнечный выходной – и миниатюрный, неброский памятник Пушкину в приятном обществе. Прежний, ещё царских времён, бронзовый – белочехи спёрли на переплавку.
А вот памятник Чапаеву тут – редкий по силе воздействия, по схваченному коллективному порыву крестьян, сражавшихся с белогвардейцами. Говорят, и московский памятник генералу Скобелеву (на месте нынешнего Юрия Долгорукого, а до него Советской конституции 1918-го) был неплох, моей бабушке он нравился, однако содержание его хоть и отражало эпизоды солдатского подвига в имперских представлениях, а всё же делало генерала значительно выше «этого всего», то есть простолюдинов. С Чапаевым – не так, принципиально иначе. Его и не разглядишь за красными соратниками, и как раз в этом – сила, сплав, монолит, из которого пули выхватить одного-другого могут, но саму лавину революции им не остановить.
И встают прямо напротив этой загулявшей на суше волжской очеловечившейся волны – дома новой Эпохи, конструктивистские строгие стены, где работают инженеры коммунизма, работают даже в дни следующей, куда более тяжёлой войны, Второй мировой… Двигаемся далее, уже к местам профсоюзным, тут обнаруживаем мозаику, широко известную за пределами Самары – но в таком контексте, что хочется схватиться за маузер и сказать «руки вверх» новым хозяйчикам советского здания. В Москве за такое судят уже – исторические мозаики даже в частном стенопользовании подлежат не просто сохранению, но содержанию в таком виде, который не ущемляет для горожан их обзора, доступности, их смысла.
А тут как раз столкновение мировоззрений: на фоне «Мир – народам, земля – крестьянам…» жирует новорусское мурло хорошо известного нам дискотечного деятеля, ег справа видно на афише (явно его заведение – почём купил у ФНПР, старых торговцев советским наследием?). Да, как в 90-х заполучили подобные здания, так в них и кафешничают!.. Да и хитрое ли дело: заводы, вот этими самыми пролетариями с мозаик понастроенные, приватизировать, и зажить буржуями новыми?! И дневать в таких вот субпространствах, пощупывая приятных девах, посматривая хозяйски на свои белые джипари. Новые «понятия» тут вместо пролетарского интернационализма и солидарности. Руки вверх, краснопузый!
Самара – город контрастов (местами). А в целом очень напоминает весенний Киев в среднеспальных районах, у Политеха (КПИ), например. Точно такой же народ трудовой высекает ежедневным своим профессиональным усилием копеечку, чтобы иметь минимальные бытовые удобства, воспитывать детей, оплачивать всё более платное и всё более дорогое образование, которое только в социалистическом отечестве было бесплатным и лучшим в мире при том… А государство-оборотень, существующее чтоб богатые богатели, а бедные беднели – всё наступает и наступает, теперь не только ростом цен на всё, но и вооружившись ещё одним наследством СССР.
Нагулявшись и надышавшись мартом и городом, мы вернулись в типографию, я продолжил тихую репетицию, приберегая невеликие запасы голоса. Сам факт переноса выступления из рок-клуба, который побоялся политики (у группы моей только такая слава, другой уже не будет, ха-ха, даже после весьма общечеловеческих и неплакатных «Песен пьющих солнце» 2013-го года) – меня нисколько не смущал. Вообще, рядовые нашей многопоколЕнной армии рок-коммунаров, а до того андеграундщиков – не из прихотливых. Петь при любых обстоятельствах, при любой явке слушателей, при любом приёме. Хоть на кухне, хоть на крыше, хоть на улице, хоть в переходе…
Да, конечно, попривыкли мы за конец 90-х, за нулевые и десятые ко всякой звукоусилительной аппаратуре, к шумным барным пространствам рок-клубов привыкли. Но ведь в них не только усиление звука, там ещё и усиление фона – глупая привычка слушателей «иметь досуг» на фоне выступлений, разговаривать в голос (ты-то на сцене уже вроде бы «услышан» колонками, порталами, микрофонами). Так было во время январского премьерного электрического исполнения «Мятежного титана» в Артист-холле, и мы не были рады этому. Бережно нанизанные на линию мелодии и сюжета слова – рассыпать на фоне чьего-то праздного тро-ло-ло у бара? Нет уж, увольте. Впрочем, спели и сыграли всё (7 минут длится баллада) точно, даже соло в финале удлинили, по куражу, сэйшново…
Не так оказалось на этот раз, и я рад был тому. Даже микрофона не потребовалось.
Комната для собраний, кинокресла – на таких же, только постарше да подеревяннее АКМовцы проходили первые уроки политической грамотности ещё при бодром, готовом вещать по всем вопросам Анпилове в подвале на Пролетарской. Так и бывает с нами: едешь-едешь, идёшь-идёшь куда-то, а попадаешь почти к себе домой – в боевые нулевые.
Сдвинули рядочки поудобнее, расчехлил гитару и примерился к помещению звучанием её и себя. Вот говорят «у себя дома – стены помогают», а тут – потолок помог! Низкий, некомфортный для некоторых потолок первого этажа. А мне – в самый раз, потому что громкая гитара басит и звенит ниже, а голос от верхотуры очень хорошо отражается, почти как в портале себя слышишь, и легко соизмеряешь громкость инструмента с подачей вокальной.
Пока товарищи собирались, попривык к пространству, попел, «погонял» самое из гитарных партий сложное (это, кстати, «Нате!», первая же). Иван Баранов её отбарабанивал по струнам лихо даже без медиатора, у меня так не всегда получается, однако в том-то и обязанность «тех, кто пошёл дальше» (перефразирую стихотворение Алексея Кольчугина, рок-коммунара первого поколения) – петь всё новыми голосами, на новые голоса, а не вспоминать былые.
Позабыл исполнить в первой части (до перекура аудитории, а мне – глотков освежающей горло водицы) «Начало», и оно очень кстати пришлось во второй части. Потому и запомнилось. Даю здесь совсем иной случай исполнения, но по списку песен – близкий.
На «Расселенной» – внезапно встретился с состоянием, часто попадавшимся во снах под утро. Какая-либо песня, часто даже не своя (а своя могла быть и вовсе новой, которую норовишь запомнить) прошибала до слёз, и в слезах этих открывались какие-то доселе непонятные, сияющие смыслы, буквально прозрение. Так по-новому могла звучать преспокойно днём выслушиваемая песня «Кино», например (зато с некими новыми аккордами и переборами на гитаре, например) – в общем, работала и будила для состояния разума уже иного фантазия, уставшая спать. А тут…
Тут перехватило слезоспазмой голос на последнем припеве (который на альбоме вышел едва слышным, таким граммофонным-старинным), как-то закоротило прямо – некоей ясностью вот этой преемственности, достижимости встречи прадеда-ровесника и внука с Земли где-то на просторах Мультиленной (она же Расселенная). Хорошо, что Гриша Оганезов подпевал этот припев, зная его давно наизусть – так что пара выпавших слов не испортила всей композиции. И голос вернулся, не обиделся на такую внезапную сентиментальность предчувствия хэппи-энда. Впрочем, песня-то о рукотворной бесконечности и бессмертии человечества, так что и это словцо тут условно.
Впервые такое, потому пошутил: «стареем»…
Впрочем, по окончании выступления, то есть под конец уже коллективного громогласного исполнения не совсем нашего (по происхождению – тут копирайт Добронравова и Пахмутовой, конечно) хита, прозванного «Ленин, партия, комсомол» (настоящее название «Так победим») меня ждала истинная награда. И диски наши понадобились (ещё в антракте!), и – аккорды.
Вот это – дороже любых аплодисментов, которые были иногда пугающе длительными (не привык!). Когда подходит с тем самым в глазах огоньком Прометея (какой и век назад пылал у таких брюнеток, большевичек) товарищ Алёна, и просит записать аккорды «Начала», «Нате!», «Чужих коней» и прочих «Песен пьющих солнце». Ради одного такого, от твоих струнных искр, затеплившегося огонька и будешь ездить за тридевять земель…
Не люблю я отчуждение какое-либо, люблю когда видишь тех, кому поёшь. После таких кратких, но ярких контактов – и пишешь новые песни с железной уверенностью в том, что поймут, что ждут. А на август у нас запланирован небольшой релиз…
Ниже, не поверите, – новостройка! Напоминает питерский модерн, со вкусом выстроен дом на набережной.
Товарищи планируют ещё и на Грушинский фестиваль летом зазвать – не было такого в нашей истории, но чем чёрт не шутит? Надо только побольше отходовских, «общечеловеческих» песен подготовить, сдуть с них пыль.
Выполнив свой песенный долг перед товарищами, я вышел в светлый самарский вечер. Знакомясь теперь меж собой на ходу, мы двинулись в город и некоторое время вживались в местный Арбат – Ленинградскую. Даже прошагали весело Зомби-бар, с которого по требованию всё того же вездесущего Хинштейна сняли «Z», потому что он был тут когда-то «товарным знаком», а теперь призван куда повыше. Был зэд – да уж нет, дабы не дискредитировал, например, никого и ничего.
Почтамт тут явный побратим нашего московского – земным шаром. При этом – модерн! Коего тут много и он поминиатюрнее нашего.
Здесь мы гуляли и на следующий день, благо был он солнечным, и я спешил насытить свои архитектурно-голодные глубины визуального опыта. На Волге уже открылась громкая (потому что на воздушной подушке) опция-лоция, а воскресные гулянья по набережной стали многолюднее.
Заглядывая на секунду в жизни молодых родителей и дедушек, как и я свой, несущие «жезлы» детских самокатов, в лица молодых отцов, успокаивающих новорожденных, нынешнего или конца прошлого года дитять, я занимался своим обычным, в общем-то, делом – синхронизацией. Не поются и не пишутся песни вдали от общественных пульсов, включая такие, первичные…
Вот, например, где была объявлена в Самаре, а не Куйбышеве ещё – Советская власть.
Попытка же хищного до самопиара Хинштейна превратить знаменитую картину в скульптурку – не вызывает ничего, кроме сожаления сочувствия к тем, кого он втянул в это дело. Крестик на груди надрывающегося, который тут трут на счастье – воистину неожиданная подробность тяжёлой доли бурлаков. Регрессным оком – всегда увидишь нечто созвучное настроениям элит, настроениям религиозного утешения эксплуатируемых и в нынешнем, 21-го века классовом обществе.
Тусующаяся, прямо как у нас на Арбате на заре неформальщины, молодёжь – косплэит кто кого. Кукольные, по-летнему одетые в белое и розовое, голоногие девочки, мальчики в камуфляже по самое темечко, и с флагом СССР при этом – без политического смысла, просто «как в кино».
Ленинградская – почти как Московская в Пензе. Видимо, и памятники, «щедро» расставленные тут Хинштейном за счёт городского бюджета (не только Церетелин дяде Стёпе, но и буржую какому-то – куда ж без пропаганды вернувшего себе век спустя класса?), побуждают преображаться и тусоваться. Городское пространство задаёт определённые типы поведения, потребностей…
Меж тем город жив работой заводов – эту истину не спрячешь. И на концерте был, например, временно безработный экс-инженер «Прогресса», к которому государство в лице начальства его КБ проявило брезгливое невнимание, не раскрыв карьерных перспектив, он и ушёл. А ведь это конструкторский ум, это – та самая рабочая косточка, что держит и нынешнее буржуазное общество с его безнаказанно шикующей элитой-меньшинством наверху, в валдайских, геленджикских и рублёвских дворцах.
И силовигархия очень рассчитывает военно-патриотическим угаром как-то захватить и эти руки, умы, силы, чтобы направить в своих классовых интересах. Но выходит плохонько. Высшее техническое образование – надёжный щит от разобщающей пролетариат по постсоветским границам, по линии фронта пропуганды. Сюда ещё немного марксистско-ленинской аналитики и… Вторая социалистическая революция не за Жигулёвскими горами.
 От струнных искр зажёгся огонёк…){kind=link}