В этих краях, причём не задерживаясь, я был весной 2004-го года, что довольно подробно, репортажно и «атмосферно» описано во второй части «Поэмы столицы». Так готовил МЛФ (Молодёжный левый фронт) регионы к Первомаю: пытались сдружить прогрессивные оппозиционные силы. За рулём нашей агитмашины, своей серебристой праворульной «Тойоты-гну» был Леонид Развозжаев, кстати. Которого ожидает Самара вскорости… Тогда в город мы не заехали, а в Пензе были быстрым транзитом: оставили агитматериалы и рванули дальше по песчано-глиняной жиже.
Комсомольцы и комсомолки «нулевых» впечатлили уже тогда, хоть общались десять минут от силы (им-то и достались далее бразды партейные). В двадцатых, наконец-то, не бегло, а более обстоятельно удалось побывать и там и тут: в Пензе осенью 2020-го, в Самаре сейчас.
Просторы Волги поражали, конечно, и тогда, в районе Малого Ярославца – причём ещё во льдах она была там, откуда мы её видели, но видеть её на скорости из машины или с набережной пешим-неспешным, это всё-таки две большие разницы… Итак, ранним, и поначалу хмуроватым утром 25-го марта я вышел из высокого вагона на самарский вокзал, ожидая по прогнозу дождя и дальнейшей хмари. Но на удивление наше с Григорием Оганезовым, погода решила ослушаться синоптиков (помните на эту тему песню «Наутилуса»?).
Зеркально остеклённый и обтекаемый вокзал напоминает некий новейший термос – может, поэтому тёплая в прямом смысле встреча города (ветерком с Волги) и показалась вполне логичной. Что в термосах обычно сохраняли мы в СССР – в китайских, в основном? Правильно: кофе! Тут-то и сбылась строчка из завершающей наш последний альбом песни «До последней звезды». Признаюсь, писал эту строку я умозрительно – просто памятуя инфраструктурные особенности того района, где муза этой песни гуляла со своим любимым человеком, героем песни (от имени которого она и поётся), а неподалёку от упомянутого строкой выше памятника Ленину есть только одна «Пятёрочка», в новом квартале…
«Лишь в Пятёрочке кофе глотнув», мы с Григорием отправились… Да-да, тут всё как более века назад у большевиков, — заводские краснокирпичные привокзальные кварталы, подпольные типографии, там товарищи и обитают! Разве что теперь они официальные, эти типографии, но их близость к другим индустриальным кварталам говорит о родстве почти историческом и классовом. Ничего не поделаешь: социальный регресс…
Он возвращает всё и вся примерно в ту же дореволюционную точку, из которой надо искать революционный выход на базе опыта большевиков. Порепетировал немного в (на удивление небольшой) комнате, где была отпечатана первая партия наших маек с удивительно качественно, детально проработанной обложкой нового альбома, и мы отправились по ленинским местам, к центру.
Сочетание старинной губернской атмосферы, домов-деревяшек, возле которых имеются колонки (на фоне всего платного — рецидив первого броска в коммунизм) с новостройками десятых и нулевых годов, — рождает разные ассоциации… Есть что-то общее даже с центровым Томском, поскольку так называемое ветхое жильё никто расселять не торопится, и оно хранит вековую терпеливость, атмосферу и смирения, и самообразовательного пробуждения. В Томске в таких домах были подпольные явки большевиков, отбывавших ссылки или уже бежавших из них. Всё здесь – далеко ходить не нужно. Важно присматриваться к мемориальным доскам и названиям улиц, в основном, сохранённым вопреки усилиям декоммунизаторов первого и второго поколения.
Сам салатового цвета деревянный двухэтажный домик, где жил Ильич (и где со советских времён музей-квартира), обращён углом к центру – мне при виде этих высоких окон невысоких двух этажей почему-то вспомнились мысли и впечатления Андрея Вознесенского, изложенные им в «Лонжюмо».
Векам остаются — кому как удастся —
штаны — от одних,
от других — государства.
(…)
Врут, что Ленин был в эмиграции
(Кто вне родины — эмигрант.)
Всю Россию,
речную, горячую,
он носил в себе, как талант!
Настоящие эмигранты
пили в Питере под охраной,
воровали казну галантно,
жрали устрицы и гранаты —
эмигранты!
(…)
В этой кухоньке скромны тумбочки
и, как крылышки у стрекоз,
брезжит воздух над узкой улочкой
Мари-Роз,
было утро, теперь смеркается,
и совсем из других миров
слышен колокол доминиканский
Мари-Роз,
прислоняюсь к прохладной раме,
будто голову мне нажгло,
жизнь вечернюю озираю
через ленинское стекло,
и мне мнится — он где-то спереди,
меж торговок, машин, корзин,
на прозрачном велосипедике
проскользил,
или в том кабачке хохочет,
аплодируя шансонье?
или вспомнил в метро грохочущем
ослепительный свист саней?
(Кстати, упоминаемый выше велосипед — теперь экспонат на Мосфильме, его можно посмотреть и даже втихаря, пока экскурсовод не видит, пощупать)
Памятник молодому Ильичу тут хороший, большой. Но тот, что в Казани и (такой же) у первого Дома пионеров у нас в Огородной слободе, — изображает Ленина помоложе. Здешний, самарский, а точнее – куйбышевский, – это уже опытный адвокат с бородкой, выигравший 14 дел из двадцати. Причём защищал он пролетариев, крестьян – от сословного «правосудия», от буржуазии, от помещиков.
Однако есть в больших памятниках свойство – отдалять в представлении от нас того, кого изображают. Вот то самое весёлое и жизненное, о чём пишет Вознесенский, — оно же трудно воображаемо сейчас? Меж тем Ильич не был чужд ничему человеческому. И, хоть как писала измученная аскезой, экономией на всём в эмиграции, Крупская «слишком верит», а собрания проводит в пивных – правда, из-за малобюджетности, пиво (одну кружку за всё собрание) пил один он, остальные напиток «гренадин» (вроде нашего компота — без напитков бы выгнали), это писал в мемуарах уже Илья Эренбург…
Площадь Куйбышева поражает заезжего позднего москвича – площадь парадов, сопоставимая с харьковской аналогичной площадью. Обе борются за звание самой большой в Европе – правда, за счёт высокого отеля «Харьков» и та площадь кажется побольше. Здесь – памятник Куйбышеву, там – некогда памятник Ленину, роднят пространства. Роднили… Сейчас – не то. Причём в плохом смысле «конгениально»: зэд-эстетика с её едкой угловатой латиницей ничем не отличается от постмайданной. На фоне неё и театр оперы и балета выглядит как-то угрюмее, серее, иноземнее…
Не даром тут была запасная столица во время Великой Отечественной! И обком ВКП(б), под которым бункер Сталина, и вся наличная к началу 1940-х инфраструктура, доказывают, как хорошо был СССР подготовлен к длительному противостоянию с лучшей армией мира. Впрочем, то конечно вопрос больше советского человеческого фактора — советского характера, который был воспитан рабочим классом всего за двадцать лет, а закалялся уже в годы Гражданской. Конечно, находятся поныне рассматривающие историю СССР с враждебных «красным» позиций – но позиции этих политических бомжей зыбки, а судьбы унылы, они даже господам своим не нужны надолго. Вспомним, убеждённого либерала и антисоветчика Никиту Белых, которого из оппозиции (СПС) бессменный президент возвысил в губернаторы – и как, удалось ему Киров разыменовать в Вятку назад? Нет, обломал зубы-то – на возрождении Расеи вместо СССР, на клерикализации и обломал, получая в ресторации на Петровке толстую сумму в евро на храмострой…
Наконец, мы вышли к Волге как бы на высшей ступени города: простор этот не просто завораживает, а привораживает. Казалось бы, река и ещё река (сливающаяся с Самарой), но отчего-то вглядываешься в её даль неотрывно, как будто от неё что-то очень личное твоё зависит, а там, у Жигулёвских гор удастся рассмотреть нечто доселе невиданное… И конечно же пытаешься надышаться простором. Широта примерно как у Днепра в Днепропетровске. Только там – мост и дома по ту сторону (четыре торца жилых домов, образовывавшие некогда фон для «КПСС»), а тут – почти дикая природа, дачные домики в небольшом количестве…
Волга тиха и почти пустынна, но набережная многолюдна в солнечный выходной – и миниатюрный, неброский памятник Пушкину в приятном обществе. Прежний, ещё царских времён, бронзовый – белочехи спёрли на переплавку.
А вот памятник Чапаеву тут – редкий по силе воздействия, по схваченному коллективному порыву крестьян, сражавшихся с белогвардейцами. Говорят, и московский памятник генералу Скобелеву (на месте нынешнего Юрия Долгорукого, а до него Советской конституции 1918-го) был неплох, моей бабушке он нравился, однако содержание его хоть и отражало эпизоды солдатского подвига в имперских представлениях, а всё же делало генерала значительно выше «этого всего», то есть простолюдинов. С Чапаевым – не так, принципиально иначе. Его и не разглядишь за красными соратниками, и как раз в этом – сила, сплав, монолит, из которого пули выхватить одного-другого могут, но саму лавину революции им не остановить.
И встают прямо напротив этой загулявшей на суше волжской очеловечившейся волны – дома новой Эпохи, конструктивистские строгие стены, где работают инженеры коммунизма, работают даже в дни следующей, куда более тяжёлой войны, Второй мировой… Двигаемся далее, уже к местам профсоюзным, тут обнаруживаем мозаику, широко известную за пределами Самары – но в таком контексте, что хочется схватиться за маузер и сказать «руки вверх» новым хозяйчикам советского здания. В Москве за такое судят уже – исторические мозаики даже в частном стенопользовании подлежат не просто сохранению, но содержанию в таком виде, который не ущемляет для горожан их обзора, доступности, их смысла.
А тут как раз столкновение мировоззрений: на фоне «Мир — народам, земля — крестьянам…» жирует новорусское мурло хорошо известного нам дискотечного деятеля, ег справа видно на афише (явно его заведение — почём купил у ФНПР, старых торговцев советским наследием?). Да, как в 90-х заполучили подобные здания, так в них и кафешничают!.. Да и хитрое ли дело: заводы, вот этими самыми пролетариями с мозаик понастроенные, приватизировать, и зажить буржуями новыми?! И дневать в таких вот субпространствах, пощупывая приятных девах, посматривая хозяйски на свои белые джипари. Новые «понятия» тут вместо пролетарского интернационализма и солидарности. Руки вверх, краснопузый!
Самара – город контрастов (местами). А в целом очень напоминает весенний Киев в среднеспальных районах, у Политеха (КПИ), например. Точно такой же народ трудовой высекает ежедневным своим профессиональным усилием копеечку, чтобы иметь минимальные бытовые удобства, воспитывать детей, оплачивать всё более платное и всё более дорогое образование, которое только в социалистическом отечестве было бесплатным и лучшим в мире при том… А государство-оборотень, существующее чтоб богатые богатели, а бедные беднели — всё наступает и наступает, теперь не только ростом цен на всё, но и вооружившись ещё одним наследством СССР.
Нагулявшись и надышавшись мартом и городом, мы вернулись в типографию, я продолжил тихую репетицию, приберегая невеликие запасы голоса. Сам факт переноса выступления из рок-клуба, который побоялся политики (у группы моей только такая слава, другой уже не будет, ха-ха, даже после весьма общечеловеческих и неплакатных «Песен пьющих солнце» 2013-го года) – меня нисколько не смущал. Вообще, рядовые нашей многопоколЕнной армии рок-коммунаров, а до того андеграундщиков – не из прихотливых. Петь при любых обстоятельствах, при любой явке слушателей, при любом приёме. Хоть на кухне, хоть на крыше, хоть на улице, хоть в переходе…
Да, конечно, попривыкли мы за конец 90-х, за нулевые и десятые ко всякой звукоусилительной аппаратуре, к шумным барным пространствам рок-клубов привыкли. Но ведь в них не только усиление звука, там ещё и усиление фона – глупая привычка слушателей «иметь досуг» на фоне выступлений, разговаривать в голос (ты-то на сцене уже вроде бы «услышан» колонками, порталами, микрофонами). Так было во время январского премьерного электрического исполнения «Мятежного титана» в Артист-холле, и мы не были рады этому. Бережно нанизанные на линию мелодии и сюжета слова – рассыпать на фоне чьего-то праздного тро-ло-ло у бара? Нет уж, увольте. Впрочем, спели и сыграли всё (7 минут длится баллада) точно, даже соло в финале удлинили, по куражу, сэйшново…
Не так оказалось на этот раз, и я рад был тому. Даже микрофона не потребовалось.
Комната для собраний, кинокресла – на таких же, только постарше да подеревяннее АКМовцы проходили первые уроки политической грамотности ещё при бодром, готовом вещать по всем вопросам Анпилове в подвале на Пролетарской. Так и бывает с нами: едешь-едешь, идёшь-идёшь куда-то, а попадаешь почти к себе домой – в боевые нулевые.
Сдвинули рядочки поудобнее, расчехлил гитару и примерился к помещению звучанием её и себя. Вот говорят «у себя дома — стены помогают», а тут – потолок помог! Низкий, некомфортный для некоторых потолок первого этажа. А мне – в самый раз, потому что громкая гитара басит и звенит ниже, а голос от верхотуры очень хорошо отражается, почти как в портале себя слышишь, и легко соизмеряешь громкость инструмента с подачей вокальной.
Пока товарищи собирались, попривык к пространству, попел, «погонял» самое из гитарных партий сложное (это, кстати, «Нате!», первая же). Иван Баранов её отбарабанивал по струнам лихо даже без медиатора, у меня так не всегда получается, однако в том-то и обязанность «тех, кто пошёл дальше» (перефразирую стихотворение Алексея Кольчугина, рок-коммунара первого поколения) – петь всё новыми голосами, на новые голоса, а не вспоминать былые.
Позабыл исполнить в первой части (до перекура аудитории, а мне – глотков освежающей горло водицы) «Начало», и оно очень кстати пришлось во второй части. Потому и запомнилось. Даю здесь совсем иной случай исполнения, но по списку песен – близкий.
На «Расселенной» — внезапно встретился с состоянием, часто попадавшимся во снах под утро. Какая-либо песня, часто даже не своя (а своя могла быть и вовсе новой, которую норовишь запомнить) прошибала до слёз, и в слезах этих открывались какие-то доселе непонятные, сияющие смыслы, буквально прозрение. Так по-новому могла звучать преспокойно днём выслушиваемая песня «Кино», например (зато с некими новыми аккордами и переборами на гитаре, например) – в общем, работала и будила для состояния разума уже иного фантазия, уставшая спать. А тут…
Тут перехватило слезоспазмой голос на последнем припеве (который на альбоме вышел едва слышным, таким граммофонным-старинным), как-то закоротило прямо – некоей ясностью вот этой преемственности, достижимости встречи прадеда-ровесника и внука с Земли где-то на просторах Мультиленной (она же Расселенная). Хорошо, что Гриша Оганезов подпевал этот припев, зная его давно наизусть – так что пара выпавших слов не испортила всей композиции. И голос вернулся, не обиделся на такую внезапную сентиментальность предчувствия хэппи-энда. Впрочем, песня-то о рукотворной бесконечности и бессмертии человечества, так что и это словцо тут условно.
Впервые такое, потому пошутил: «стареем»…
Впрочем, по окончании выступления, то есть под конец уже коллективного громогласного исполнения не совсем нашего (по происхождению – тут копирайт Добронравова и Пахмутовой, конечно) хита, прозванного «Ленин, партия, комсомол» (настоящее название «Так победим») меня ждала истинная награда. И диски наши понадобились (ещё в антракте!), и – аккорды.
Вот это – дороже любых аплодисментов, которые были иногда пугающе длительными (не привык!). Когда подходит с тем самым в глазах огоньком Прометея (какой и век назад пылал у таких брюнеток, большевичек) товарищ Алёна, и просит записать аккорды «Начала», «Нате!», «Чужих коней» и прочих «Песен пьющих солнце». Ради одного такого, от твоих струнных искр, затеплившегося огонька и будешь ездить за тридевять земель…
Не люблю я отчуждение какое-либо, люблю когда видишь тех, кому поёшь. После таких кратких, но ярких контактов – и пишешь новые песни с железной уверенностью в том, что поймут, что ждут. А на август у нас запланирован небольшой релиз…
Ниже, не поверите, — новостройка! Напоминает питерский модерн, со вкусом выстроен дом на набережной.
Товарищи планируют ещё и на Грушинский фестиваль летом зазвать – не было такого в нашей истории, но чем чёрт не шутит? Надо только побольше отходовских, «общечеловеческих» песен подготовить, сдуть с них пыль.
Выполнив свой песенный долг перед товарищами, я вышел в светлый самарский вечер. Знакомясь теперь меж собой на ходу, мы двинулись в город и некоторое время вживались в местный Арбат – Ленинградскую. Даже прошагали весело Зомби-бар, с которого по требованию всё того же вездесущего Хинштейна сняли «Z», потому что он был тут когда-то «товарным знаком», а теперь призван куда повыше. Был зэд – да уж нет, дабы не дискредитировал, например, никого и ничего.
Почтамт тут явный побратим нашего московского – земным шаром. При этом – модерн! Коего тут много и он поминиатюрнее нашего.
Здесь мы гуляли и на следующий день, благо был он солнечным, и я спешил насытить свои архитектурно-голодные глубины визуального опыта. На Волге уже открылась громкая (потому что на воздушной подушке) опция-лоция, а воскресные гулянья по набережной стали многолюднее.
Заглядывая на секунду в жизни молодых родителей и дедушек, как и я свой, несущие «жезлы» детских самокатов, в лица молодых отцов, успокаивающих новорожденных, нынешнего или конца прошлого года дитять, я занимался своим обычным, в общем-то, делом – синхронизацией. Не поются и не пишутся песни вдали от общественных пульсов, включая такие, первичные…
Вот, например, где была объявлена в Самаре, а не Куйбышеве ещё – Советская власть.
Попытка же хищного до самопиара Хинштейна превратить знаменитую картину в скульптурку – не вызывает ничего, кроме сожаления сочувствия к тем, кого он втянул в это дело. Крестик на груди надрывающегося, который тут трут на счастье – воистину неожиданная подробность тяжёлой доли бурлаков. Регрессным оком – всегда увидишь нечто созвучное настроениям элит, настроениям религиозного утешения эксплуатируемых и в нынешнем, 21-го века классовом обществе.
Тусующаяся, прямо как у нас на Арбате на заре неформальщины, молодёжь – косплэит кто кого. Кукольные, по-летнему одетые в белое и розовое, голоногие девочки, мальчики в камуфляже по самое темечко, и с флагом СССР при этом – без политического смысла, просто «как в кино».
Ленинградская – почти как Московская в Пензе. Видимо, и памятники, «щедро» расставленные тут Хинштейном за счёт городского бюджета (не только Церетелин дяде Стёпе, но и буржую какому-то – куда ж без пропаганды вернувшего себе век спустя класса?), побуждают преображаться и тусоваться. Городское пространство задаёт определённые типы поведения, потребностей…
Меж тем город жив работой заводов – эту истину не спрячешь. И на концерте был, например, временно безработный экс-инженер «Прогресса», к которому государство в лице начальства его КБ проявило брезгливое невнимание, не раскрыв карьерных перспектив, он и ушёл. А ведь это конструкторский ум, это – та самая рабочая косточка, что держит и нынешнее буржуазное общество с его безнаказанно шикующей элитой-меньшинством наверху, в валдайских, геленджикских и рублёвских дворцах.
И силовигархия очень рассчитывает военно-патриотическим угаром как-то захватить и эти руки, умы, силы, чтобы направить в своих классовых интересах. Но выходит плохонько. Высшее техническое образование – надёжный щит от разобщающей пролетариат по постсоветским границам, по линии фронта пропуганды. Сюда ещё немного марксистско-ленинской аналитики и… Вторая социалистическая революция не за Жигулёвскими горами.
