Sorry, this entry is only available in Russian. For the sake of viewer convenience, the content is shown below in the alternative language. You may click the link to switch the active language.
Как было упомянуто от второго лица в предыдущем автобиографическом сочинении о группе 2005-го года, период клубных выступлений Отхода, 1998-2000, подытожился альбомом. Таков был бартер: я играю в качестве басиста в Безумном Пьеро, а вокалист/гитарист оного Алексей Просвирнин помогает с отходовским альбомом. Уроженец Смоленска Просвирнин работал тогда на радио ВВС хорошо оплачиваемым (баксами) звукорежиссёром, пару раз я был в этой небольшой студии, расположенной близ станции метро “Фрунзенская”, но ещё ближе – к бункеру НБП…
Процесс записи альбома выглядел странновато. Как бы в двух эпохах одновременно свершался он: в лентопротяжной и компьютерной. В те года мы начали читать рок-музыкальные журналы (InOut, Rock City, Music Box и др. пр.), и в целом клубная культура второй половины 90-х, конечно, повысила уровень наших знаний о звукоизвлечении и звукозаписи. В тот экономически и культурно амбивалентный период (дармовой приватизации и расцвета коммерческого русского/украинского/белорусского рока на “максидромах”, радиостанциях и прочих больших площадках), особенно до августовского дефолта 1998-го, в столице накопилось немало иностранной звуковой техники, а в ноосфере прибавилось информации о том, как её использовать.
Наш барабанщик Мотя (он же – Мот Новиков, прозванный так не даром, ибо щедро тратил все свои заработки на “родные” диски, аудиотехнику, хорошее пиво для всех нас, и на стильный прикид), хоть не хватал звёзд за ударной установкой, но журнальчики о настоящих рок-музыкантах покупал и почитывал, передавая потом нам. В этой субкультуре, снабжённой уже не только самими иностранными гитарами и комбиками, но и “священными текстами”, фотографиями классиков – неприкольно стало записываться по-старому, как мы делали у Тоныча на флэту, “в линию” маленького микшерского пульта, воткнутого в его однокассетную деку Pioneer в период 1996-1998.
Впрочем, дека-то как раз в процессе записи осталась, но всё остальное “мы” (в основном я один) стали делать не “в линию”. Насмотревшись, как правильно класть микрофон для съёма звука с комбика, – я взялся в подвале на Сухаревке за процесс записи поэтапно. С точки зрения нынешней компьютеризации этого процесса, занимался я почёсыванием правого уха левой рукой через ж… Плюс в этом процессе (тоже отражающий переходность периода) заключался в том, что подвальное репетиционное помещение, перешедшее к нам как бы автоматом от прежнего кружка духовой музыки минфиновского интерната, – было бесплатным и доступным мне, ответственному за рок-репетиции там студенту/аспиранту МГППИ (потом – МГППУ), практически всегда. С комендантом здания Владимиром Ивановичем, в прошлом военным, коренастым и душевным дядькой украинского происхождения – отношения сложились хорошие (немного подпорченные подгоном нашим ему бутылки водки “Смирновъ” по инициативе Антона Николаева из Пьеро – материализация дружеских отношений в виде совместного распития не состоялась, а значит, попахивало это пошлой монетизацией).
И вот, осознав, что Мотя если и в силах, то только играть на концертах, но на записи ценности как ударник не представляет, я приходил в свободные дни (коих было на 4-м курсе и затем в аспирантуре полным-полно), расставлял по стерео-науке “родные” активные микрофоны Sony товарища Мэйдена возле ударной установки Лёши Касьяна (здесь же репетировали мы в составе Безумного Пьеро), потом врубал запись на тонычевском “Пионере” и барабанил. Да, на вкладке в кассету я же написал для солидности, что барабанит Мотя, сиречь другой Дмитрий, Новиков, но это был, чёрт возьми, я. Не скажу, что горжусь этой ипостасью, но по крайней мере все нужные, на концертах и репах нами обкатанные фишечки, а так же акустическую атмосферу “подвальщины” я передал зачотно.
Самое смешное (а для Просвирнина – совсем не смешное), что потом всё это барабанное “искусство” на кассете приезжало домой к Лёше на “Водный стадион”, с деки сгружалось в его компьютер, где оказывалось не слишком-то пригодным для совмещения с другими инструментами, которые записывались точно таким же образом (кроме баса – что немного убыстрило и улучшило процесс). Поскольку гитарный комбик Fender Просвирнина оставался в подвале МГППУ, мне было удобно там же записывать (“накладывать”!) и ритм-гитару, для чего приглашался Тоныч, надевал наушники, и с моего диктофона получая барабанную партию, начёсывал партии “Власти вещей”, “Права на”, “Лебединой” и пр.
Однако никто из нас, лохов педальных, не мог учесть факторов скорости вращения плёнки (зависит, в том числе, от толщины катушки), батареек и прочих лентопротяжных издержек! И когда дорожки всех инструментов и микрофонов оказались в “кубэйсе” на Авангардной улице, то есть в компе Лёши, выяснилось, что и барабаны, и гитары Тоныча придётся рубить и подгонять. Впрочем, это Лёша и делал на ВВС вполне профессионально, большого труда сие не составило – разве что дольше становились пивные перекуры у него на кухне (однокомнатная квартира была, конечно, съёмной). В чести было пиво “Бочкарёв” и “Золотая бочка” (второе считалось хуже почему-то: якобы вода для него бралась из скважин питерских неглубоких, конкуренты распускали слухи), а не “Клинское” красное (мне больше красное нравилось) и зелёное, как ранее, в 1997-98…
Кое-что, наученный этой ламмерской практикой, я-таки стал дописывать теперь “в линию” непосредственно у Лёши на Авангардной улице – в частности электрогитару в песне “Л***вь” (ещё и потому что это был “родной” тяжёленький “Фендер”-телекастер Просвирнина). А в одной из лучших песен Минлоса “Музей открыт” – неприкрыто звучит ритм-бокс, который и есть те самые компьютерные барабаны, коих я так метафизически и идеологически боялся, считая что записывать надо ТОЛЬКО живые, подвальные, реальные и т.д. По-моему, получилось вполне гармонично: нежданно тёплое сочетание живой акустической гитары и неживых барабанов не мешает слушать текст, который в песне и есть главное…
Вообще, до финального момента – наложения голоса на “Водном стадионе”, – не было монополизма в понимании, кто какую песню будет исполнять. Однозначно написанный по заказу и по событиям личной жизни Тоныча (да и собственная напевала то же самое – знал, о чём писал), “Апрель” отводился ему. Но вот “Музей”, “Любовь”, сам “Отход” – были под вопросом. Не то, чтоб Минлос их как-то очень хорошо пел или даже декламировал – но он всё же расставлял умные, авторские свои акценты там (порой забывая о нотах вообще). А я… Ну, я некоторым образом выравнивал, сближал кривые попадания в ноты и верной акцентировки – выходило нечто среднее. Без явной вокальной лажи, но и без экстравагантно-минлосовской подачи этого местами бард-рокерского материала.
В итоге, добавив всё на тот же диктофон записанных шумов столицы (метро “Арбатская”, сток в Грохольском переулке, шаги по снегу над Самотёкой в Троицком переулке, дожди) в некоторые песни (это было для “кубэйстиария” самое простое) – то в начале, то в серёдке, – я добился звучания альбома как альбома, а не сборника, подобного “Семёрке” (1997). Да, к 1999-му этим занимался практически я один, хотя разок удалось загнать Минлоса прописывать акустику на “Водный стадион”…
“Это мой последний отход” (1)
С первой и самой длительной, ответственной, прощально-титульной песней “Отход” – было тяжелее всего. Писать кусками в таких условиях невозможно. Изначально минлосовская, акустическая, она требовала барабанного “осмысления”, аранжировки – что я с грехом пополам в своём окаянном подвальном одиночестве сотворял, изображая из себя целый оркестр (как делал Егор Летов на летних альбомах в период изъятия из Г.О. Рябинова для армейской службы, а Климкина ещё далее). Этот пример заставлял шевелиться – подчас нагромождая и ненужной работы среди нужной (пропись живых барабанов, например). Можно сравнить эту альбомную версию с “Полуотключенными” и увидеть все добавки по сравнению с групповым исполнением её в 1997-м…
В самом начале, в шумовом интро – звучат мои шаги по лестнице, – это путь от входных дверей на самую первую, довоенную ещё, станцию метро “Арбатская” голубой ветки. Можно расслышать и объявление женским голосом следующей станции из остановившегося вагона (“Смоленская”).
Лебединая я! (2)
Многажды сыгранная в акустике, эта песня Минлоса, в тексте которой я поучаствовал лишь несколькими правками, конечно, не укладывалась в электрогитарные рамки, но… Обкатывали мы её долго, на клубных и не только клубных выступлениях. Изначально я “приклеил” инструментально-гранжевый проигрыш (коих тогда много выдумывалось в подвале нашем – пришей к любой кобыле хвост), немного под вилянием Alice In Chains написанный (а вот песню сами угадайте!), и получилось довольно-таки заманчиво. Далее, почти как в акустическом исходнике, следует куплет о непутёвой малолетней жизни девушки из интеллигентной семьи, за ним – уже не медленный, а быстрый проигрыш, проакцентированный слэпом (новенький мой Washburn так и звал на подвиги-соревнования с классиками), который на клубных выступлениях давался Моте очень тяжело (простейший брейк с двойным выходом на акцентовую тарелку). Песню почему-то любили все наши интеллигентные и не очень слушатели, хоть её явная стилизация под дворовую бардовщину набивала мне лично оскомину уже первым куплетом.
Минлос её любил как автор, пел с неизменной прищемленной морщинками щёк улыбкой, выходя к финалу на дьявольский сарказм и торжество литературности сюжета (набоковщина это всё, набоковщина!)… У меня получилось спеть потинэйджеристее, но местами и поскромнее. Впрочем, годы спустя – и Тоныч даст свою версию на автотрибьюте “1991”, что обогатило этот наш “Расёмон” уже третьим голосовым (более русрокерским) прочтением, а так же феерической под стать сюжету аранжировкой – которую не осилили как замысел сведуны и мастеринг-мастера Abbey Road’a (!), а отечественный “ариец” смог воплотить всё требуемое (впрочем, это тайны продюсерской работы – все вопросы к Тонычу).
Совершённое чувство (3)
Все песни вплоть до “Апреля” – плоды пера Минлоса. И тем не менее я, примерно как на альбоме “Инструкция по выживанию” Г.О. – испытывал ответственный кайф, доводя его творчество до записи, до аранжированного вида. Филипп принимал в этом процессе всё меньше участия – если забежать вперёд на десятилетие, примерно так же вёл себя Иван Баранов на записи “Песен пьющих Солнце”… Между тем, песня-то о его философствующей любви – некоторое личное время, проведённое с Анечкой Смирнитской, надеюсь, нашло в ней если не отражение, то предчувствие…
В итоге эта первая без “дистарЯ” песня – звучит вполне-таки неплохо, а вокал мой (как воспоминание о пении Минлоса) её не сильно портит. Даже некая атмосферность нагулянной нами с Минлосом к тому моменту Москвы там есть – во многом благодаря тому, что писали мы телекастер “Алекса Про” (Просвирнин, как блюдущий имидж профессионал, очень просил не упоминать его как соучастника на этом лажовом с его точки зрения, самопальном альбоме – срок давности снимает эту печать) прямиком в его комп и обрабатывали уже чистый сигнал. Звука хотели добиться как на Пэйдже-Плантовом реминисцентном произведении When the World Was Young (альбом 1998-го, Walking into Clarksdale, которым мы с Минлосом были одинаково сильно впечатлены – ибо он вышел вовремя и в тему).
Улыбнись, Отход! (4)
Самоуничижение – вот типичная для нашей группы эмоция. Никакого намёка на амбиции – на фоне восходящих звёзд русского рока (который словно позабыл своё родство или происхождение из соврока), – у нас не было. “Вшивая интеллигенция” писала и пела своё по принципу поп своё (поп-рок), а чёрт своё (андеграунд). Однако были и у неё, вшивоты нашей центарльно-московской, хиты – написанные вовсе не для радио или популярности, а по требованию друзей. И тут нам стыдиться, самоуничижаться нечего. “Улыбнись, апрель!” (так она изначально называлась) – как раз такая песня. И эта, первая её версия – дорога нам всем особо (вторая – открывает автотрибьют “То, что должно было быть” by 1991). Даже Минлос как автор “костяка” альбома, относился к ней с уважением и интересом, что льстило нам с Тонычем обоим.
Кто знает, по этой песенке “быть может откопают через тысячи лет” и нас… Кстати, “мумия” нас с Минлосом расколола тогда! Я ненавидел и ненавижу такую мерзотную “падонковую” вокальную подачу, ну и всю эту буржуазную ресторанную нарочитость и лозунг Постэпохи “Всё не так уж важно…” – а вот Минлос сразу принял почему-то данную группу, увидел в ней продолжение дерзаний “Аукцыона” и всех буффонадивших соврокеров (типа “АВИА”). Которые мне не нравились категорически (разве что Гарика Сукачёва Минлос не котировал тоже), а ему – в основном были милы. Фёдор Чистяков и его “Ноль” – особливо… Но на данном опусе, конечно, все эти раздоры не отразились – хотя, повторю, запись подвально-компьютерная происходила уже в эпоху максидромов, нашествий, прочих летних “оупэн-эйров” и плодящихся рок-радиостанций, вещающих почти десятилетие (некоторые – то же SNC).
Прямая, как трамвайные рельсы… (5)
Сложно сказать, какой из альбомов Отхода, начиная со второго (“То, что должно быть коротким”, 1992-95), отражает вполне то коллективное состояние сознания, которое мы нагуливали с Минлосом, начиная ещё со школьных незапамятных, незлопамятных времён… Впервые мы оказались у него дома на Покровке/Чистых прудах довольно для меня случайно – просто пошли из школы пешком, но как-то ближе к Кремлю, незнакомыми для меня путями.
Оказались в Воспитательном проезде (я – впервые в свои шестнадцать), по нему вышли к Солянке, её пересекли, вошли в арку бесконечного серого дома (из неё же можно спуститься в его тогда доступное всем ветрам подземелье, где снимали “Операцию Трест” и где были соляные хранилища), выбрались дворами доходного дома к улице Забелина… И в конце концов где-то за усадьбой Венедиктовых пытаясь пробраться в Колпачный переулок – полезли через высокий металлический забор, что привело к повреждениям школьной формы. Мы осознавали, что только такой путь – чем сложнее, тем правильнее, – ведёт к творческому взаимопониманию. А дома у Минлосов ждали меня кассеты “цеппелинов”, зашивание формы заботливой мамой Фила и венчающий наш беспутный загул из 91-й школы крепкий индийский чай.
Эта самая азартно-лирическая, вдохновенно-дурическая атмосфера, например, имеется в песне “Рождайте (детей в январе)”, спетой на альбоме “Пятнашки” Олей Лавут. Но “Прямая речь”, хоть и отсюда же родом, всё же – о другом. В ней есть и элементы ироничного созерцания, даже особенности плохого зрения Минлоса, но есть и исповедальная линия – она и подкупает. Простейшая в плане гармонии, песня легко давалась всем – особенно Ане Смирнитской, однако, наверное, в ней надо было меньше петь, а больше говорить, как это делал автор (ибо с попаданием в ноты было у него потруднее чем у нас с Тонычем).
Наивная молодёжная депрессивность, присутствующая на альбоме с первой песни – тут обретает черты философско-городской лирики. “Жизнь бессмертную нам накаркали пробить как талончик в трамвае тоски“… Одна из лучших песен Филиппа Робертовича, на мой взгляд. Логически завершает первую сторону кассеты – а именно на кассетах альбом распространялся, и вы видите тут фрагменты вкладки в кассету, размножавшейся на ксероксе.
Месяц рождения Филиппа (6)
Знакомые без малого десять лет, часами, в небольшой, с видом во двор, комнате выдумывавшие будущие альбомы, мы, конечно, и дни рождения друг друга отмечали. Но только ДР Минлоса становился продолжением и научного (лингвистического), и творческого процесса – как было в 1997-м на “Полуотключенных”. В комнате Филиппа и в большой кухне Минлосов на Чистых прудах 23 июня собирались из года в год замечательные специалисты, – включая научного руководителя Филиппа, отца Антона Николаева. Так и вижу на последнем куплете серый нециклёванный паркет в конструктивистском доме, где имелась ячейка квартиры (№100) Минлосов, и Аню Смирнитскую, и Лену Пукиту (обе брюнетки) – вижу… Вот атмосфера этих, и не только этих, конечно, перипатетических июньских дней и запечатлелась в песне, которую я тайком умыкнул в личный список часто акустически исполняемых (поныне) городских баллад…
Да не всё ли равно? (7)
Нигилизм, в котором обвиняли не наше, а следующее “поколение Пепси” – нашёл тут осмысление вполне критическое, но припрятанное в добротно подогнанных, парадоксующих образах. “Брось горсти рук в поток волос, змею – в аспирин, в ток – кипяток, брось свою трубку в пустые гудки, набей колодцы дорогим табаком…” – вроде бы истерика, но с ловушками в каждом звене, “метод свободных ассоциаций”.
Эту песню мы исполнили в 2001-м на разогреве у Г.О. Не уверен, что всё было понятно. Из зала орали “чегевАра, Ленинград давай!”. Однако мы-то играли вдохновенно, слаженно, спаянно. Когда удастся перекодировать эту видеозапись из кинотеатра “Восход”, обязательно опубликуем на нашем ютьюб-канале.
Так вот: хитрость песни в том, что её вывод это nihil второго порядка. Отрицание отрицания. Формулу пофигизма “Мне всё равно” (Летов называл его матернее и считал наивысшим грехом) Минлос лишает силы продолжением: “чего я хочу”. Выходит не нейтральный низменный субъект, ведомый желаниями, а нейтрализующий “полевое” поведение отсутствием мотивации к нему… человек.
“Нужно лишь то, чего недостоин, холодный воздух теперь спокоен, но жирные пятна моих взглядов – так просто не смыть…” – снова вроде бы поток малосвязанных фраз, однако они ведут к тому же выводу. То ли к эскапизму, то ли к схиме… То, что название песни мы записали формулой из логического и математического знаков (перевёрнутая “А” – это “всё”, в смысле all, и “равно”) – подчёркивает не хаотичность, но серьёзность спетого. Как-никак Филипп – сын математика-теоретика мировой величины.
Вещизм-2000 (8)
Слова “потреблядство” ещё не было в словаре современников. Потом оно даже на обложке одной появилось, однако мы-то в своих стихах изобретали это подсвечивание смысла сами – есть у меня строка в книге стихов того же 2000-го года: “…природа-то – буржуйка, потреблядь”. Вот из этой стихии, то есть из наших с Минлосом силлабических стихов, из верлибров (в ту же пору вышли подряд и его стихосборник “Да нет”, и моя дебютная книга “Выход в город”) – родом и эта песня, пережившая группу и век, в котором родилась.
Она пронизана альтернативой, как нетрудно заметить – но с нашим подвальным колоритом. Мы не выделяли её как-то особо среди прочих, однако на клубных выступлениях играли неизменно. Длинный инструментальный бридж перед последним куплетом только на альбоме стал пространством звучания тогдашних телереклам (“о, места для поцелуев!” – реклама “Дирола”, кажется). Текст в ней, как не сложно выше заметить на вкладке в кассету – целиком мой. С началом нашей, ещё групповой активности в МРК и с расширением круга общения, песня попала на “Сборник радикальной альтернативной музыки” (СРАМ) вместе с песнями 28 Панфиловцев, Стелы, Анклава (изданный в том числе и на средства рок-коммунаров). Поскольку это был CD-сборник, песня как бы повысилась в ранге, получили на руки мы (Эшелон) сидюшечку в кинотеатре “Киргизия”, осенью 2002-го, перед совместным с Г.О. и Адаптацией выступлением.
Самая известная песня с альбома, как ни крути! Как бы перекидывающая мостик в левацкий, уже не отходовский период песнопений (насколько мне известно, песня стала неформальным гимном одной леворадикальной организации – жаль, Дарья Полюдова опять в тюрьме сидит, подтвердить не сможет)…
Город-музей для умных друзей (9)
Если задаться вопросом, велика ли была первичная аудитория, которой Минлос адресовал свои песни, возникнут некоторые лица, но примерно как у Высоцкого – не более семи-десяти. Это и Митя Фокин, его одноклассник (бережно донесший до цифровизации один из предыдущих кассетных альбомов, за что ему – мегареспект), и Лёня Коган, и Захар Мухин, Дима Модель, Фил Крылов, и оба поколения Николаевых, бывавшие у Минлосов… Вообще, этот альбом, хоть и спет мною (кроме “Апреля”), но по контенту – Филиппово творение. Умение друг друга слышать, понимать с полуслова и полуидеи, умение продуктивно спорить – рождало в нашем общении не только соревнование стихами, но и песни. И, кстати, из мировоззренческого спора нашего, спора авторских позиций на страницах флекс-сборника, – родился, манифестировался радикальный реализм (но сейчас явно не о нём).
“В третьем трамвае спокойными пальцами создаю кусочек своего тепла, как Кёртис говорит водитель…” – всё это писалось в комнате Филиппа. Причём процесс часто был коллективным – например, “безнадёжно и убедительно” подсказал я, а Аня Смирнитская одобрила, насколько помню эпизод… Песня, как и “Июнь” запечатлела наши хождения-созерцания, иногда совместные, иногда отдельные – я мог загулять аж за Яузу, к улицам Соколиной горы, оттуда нагрянуть к Минлосу с “Ярпивом”, и затем мы работали в сумерках над очередным спорным текстом или мелодикой… Конец девяностых, на заре которых Отход и возник – был благословенным для нас временем.
Чтобы прочувствовать пространство этой песни, нужно и покататься на трамвае вдоль Чистых, и унестись оттуда внезапно к Курской или Красным воротам, за Разгуляй… Музейность столицы осознавалась и запечатлевалась нами наперегонки, и здесь Филипп опережал, живо отражая общие наши ощущения и заодно индивидуальные особенности слабого зрения. “Это смеркается или мне кажется? Темнота втекает как овсяная кашица…”
Гитару акустическую здесь прописывали на Авангардной мы оба (он левую, я правую).
Права не дают, права берут
В одной из зимних коллективных прогулок-хеппенингов (не ради фотосессий – тогда не было такого понятия, – фотики-“мыльницы” как-то сами возникали у нас в руках) Отхода на Ленинским горам, мы приблизились к ярко-призывному, отчаянному монументу, с которого начинается Дворец Пионеров – к Мальчишу-кибальчишу. Рядом с ним не фотографировались, но он сам как-то запечатлелся в нашем дискурсе – и в совместно написанной песне занял своё место.
Песня, как и “Власть вещей” – переходного в политический-митинговый периода. От выступлений с ЗАиБИ и смутного бунта, в песнях делались уже шаги в сторону тоже антибуржуазно-мятежного, но всё же коммунизма – ещё не научного, а смутного, смешанного с советским патриотизмом (в моём случае). В этой песне, например, отражён момент установки при Ельцине двуглавых орлов на Исторический музей (бывший Музей Ленина): “выше двуглавых куриц рубины – пятиконечный свет, Красная площадь сквозит, буржуины…”
Энергия песни – уже не индивидуальная депрессия или бунт, это осознанное движение к коллективности, встреченной нами пока на небольших, но громких акциях анархо-краеведов, о которых рассказано в первой части этого повествования. Была, например, в 1998-м акция, которую я пропустил, а Филипп посетил – посвящённая “Парижской весне”, когда условными баррикадами перекрыли улицу Герцена в районе Романова переулка (улицы Грановского) – в ней участвовали наши недавние знакомые. Винник, Асмоловский, Пименов, ЗАиБИ… В общем, по ощущениям вот этой самой забрезжившей коллективности – и создавались такие песни, как “Право на” и “Власть вещей”. Последняя перешла в сэтлист Эшелона, звучала в ДК им. Горбунова, но не в этом соль. Она вносила революционный смысл в альтернативную рок-форму на русском языке. В гитарно-басовом плане тут был некий компромисс между “мегадетовщиной” и Tequillajazz (тогда я очень группой был увлечён этой питерской – даже Фёдорову просовывал в закулисье свою книгу “Выход в город”, – спасибо, Андрей Некрасов вписал на концерт в “16 тонн”).
От журавлей Бернеса до журавлей Винника
Стих этот красив сам по себе, но написанная Филиппом акустик-гитарная его версия – поставила в альбоме точную точку. Преобладавшие сплин и депрессивность – снимаются качественным, диалектическим переходом, частью перекачиваются в политический драйв, остатком – в лирическое поднебесье испаряются. Понимая по настроению товарищей, что этот альбом – последний, что далее Филипп писать именно песен не будет, я тащил “ОТветный ХОД” (название родом из одноимённого фильма о военных учениях) к его завершению, а пришлось оно на лето 2000-го. Уже я вступил в Союз коммунистической молодёжи в мае, уже как-то тесновато становилось в должности школьного психолога (с осени 1998-го работал в родной 91-й), а материал рок-трудов наших в уходящем веке всё лежал в компе на Авангардной.
И вот, жарким июльским летним днём мы вроде бы всё подогнали и расставили в общей “колбасе” на экране большого монитора Просвирнина. Далее надо было лишь сгрузить альбом на кассету через тонычевского “Пионера”, поскольку мастер-тэйп этот мы и планировали тиражировать привычным путём, на двухкассетниках. И вот тут случился “упс”. Жёсткий диск поступил с нами жёстко: компьютер взял и отрубился. Знакомый с подобными проблемами хорошо, Алексей диагностировал перегрев. Спокойно вытащил жёсткий диск и понёс его в кухню.
Я был, как легко догадаться, в плохо скрываемой панике: никаких копий, кроме кассетных исходников партий, дорожек гитар и барабанов – не было. На другие электронные носители в собраном виде промежуточных версий мы не сгружали, то есть все два года работы помещались сейчас в широкой ладони Просвирнина. А он, не сомневаясь, что лечение поможет – засунул “хард” в морозильник на часок… Что я передумал за этот час на его кухне, помогал ли мне расслабиться “Бочкарёв” – лучше не спрашивать. Но морозотерапия помогла, и в тот же день мы завершили работу.
Последний, прощальный альбом Отхода увидел свет в виде кассет, но так же был нарезан и на дисках – что продлило его жизнь до формата МР3, в коем он и попал на второй сборник МРК. Если вспомнить мною же спетую советскую песню Марка Бернеса на журавлиную тему с альбома “То, что должно быть коротким” – поражаешься очередной концептуальности. И если в 1995-м петь Бернеса в контексте нашего сбивчивого арт-гранжа было странно, то теперь “Летят” Николая Винника прозвучали вовремя, хорошо, лаконично. Начиная свой путь без Щиголя, как бы во второй версии с осени 1991-го, группа взяла этих символических птиц из чужого творчества, и завершая полёт – остановилась на них же. Раскрытые за эти почти десять лет (декабрь 1990 – июнь 2000) существования Отхода таланты и замыслы поэтов-песенников, – и Щиголя, и Чёрного, и на этом альбоме (как и на “Пятнашках”, “Музыке к кинофильму”) преимущественно Минлоса, – отзвучали в своей временной спаянности, и вместе с журавлями Винника улетели. Оставили сцену осени века и новым исполнителям, настроениям боевым, уже далёким от андеграунда и нашего извечного пианиссимо.
 ОТветный ХОД: подноготная прощального альбома){kind=link}